– Григорий у них родился уже после смерти братика? – спросила Ева.
Старушка помолчала, вытерла краем фартука слезящиеся глаза.
– Гриша-то? Ершовы ему приемные родители. Они его из детдома взяли на воспитание.
– Ка-а-ак?!
– А чему тут удивляться? После смерти своего сыночка Мавра заявила мужу, что рожать больше не станет. Раз у нее первый ребенок больной оказался, то и второй может таким же быть. Она вообще детей уже не хотела. Это Саша настоял, чтобы взять мальчика-сироту и вырастить, как своего. Мавра сначала сопротивлялась, потом согласилась. Ершовы Гришу усыновили, но не в младенческом возрасте. Ему было лет пять, так что он все помнит и знает. Никакой тайны тут нет.
– Он любит… любил приемных родителей?
– Любил, а как же! – ответила старушка. – Саша, правда, умер вскоре. Несчастный случай. Шел зимой, в гололед, в темноте поскользнулся, ударился затылком – и убился насмерть. Мавра во всем винила себя – мол, это ее Бог наказывает. Она шибко верующая была. Гришу ей пришлось одной растить. Ничего, справилась. Она шила – на фабрике посменно вкалывала, да еще заказы брала на дом. Даже когда сама заболела, к ней продолжали клиенты ходить. Не так много, как раньше, конечно – а один, два в месяц. К пенсии был дополнительный заработок.
Старушка надела на нос очки, порылась в комоде и достала коробку с фотографиями.
– Надо же мне вас развлекать! – сказала она Еве. – Глядите-ка, вот Мавра в молодости. Это мы с ней у подъезда стоим, Саша покойный снимал. Красивая она была баба, только несчастная. Впрочем, может, я ошибаюсь. Мавра хоть недолго, да пожила с Сашей, сына воспитала, пусть и не родного. А я свой век одна прокуковала, как пустоцвет!
Она перебирала старые фото, улыбалась, вздыхала. Показывала Еве то на одного человека, то на другого, вспоминала давние истории. Но гостья ее слушала вполуха, спросила невпопад:
– Ершова не говорила вам о письмах, которые она получала в последнее время?
– Письма? Какие? – соседка удивленно подняла на Еву глаза. – Нет, Мавра ничего не говорила. Она болела, замкнулась… я списывала это на плохое самочувствие.
– Вы Марсика водили к ветеринару?
После этого вопроса старушка сняла очки и взялась за голову.
– Зачем? – вымолвила она. – У меня что, есть лишние деньги? Ветеринару надо платить. Я лечила собаку народными средствами. Знаете, я вам честно признаюсь: грешила на Мавру и ее Гришу. Ей-богу, у них глаз черный! Они на моего Марсика вдруг начали подозрительно поглядывать, интересоваться его здоровьем. А вскоре он занемог и уже не поправился. Сглазили! Как пить дать!
Серебровы устроили праздник – день рождения главы семьи. Решили посидеть скромно, по-домашнему, накрыть хороший стол не для людей, а для себя. Они редко собирались в узком родственном кругу.
Зоя, жена Сереброва, хлопотала на кухне. Сам Игнат Николаевич – виновник торжества, стоял на балконе и любовался грозой. В темных, низко нависших над городом тучах полыхали молнии; раскаты грома сотрясали воздух. Лил отвесный, густой и крупный дождь, грохотал по водосточным трубам, собирался на земле в бурные, мутные от сбитой пыли, мусора и листьев ручьи. На дорогах стояла вода.
Шум дождя напоминал Сереброву далекую молодость, ожидание жизненных перемен, любви… Он был тогда сильным, уверенным в себе, полным грандиозных планов, которые почти все сумел осуществить. Создание «Интеркома» принесло ему интересную работу, перспективу развития, положение в обществе и деньги. А личное счастье не сложилось.
Игнат не верил в судьбу. Но чем еще можно было объяснить то, что ему приходилось переживать?
Теща Полина Андреевна, крепкая, подвижная старушка, вошла в гостиную с подносом, уставленным салатниками, и принялась размещать их между столовыми приборами, бутылками и вазами с цветами.
– Игнат! – позвала она зятя. – Помоги мне.
Серебров неохотно подчинился. Разреженный, острый грозовой воздух, насыщенный электрическими разрядами, блеск молний и пьянящая, сплошная стена ливня развлекали его куда больше, чем унылое застолье.
– Ты не в настроении? – спросила теща.
Как будто он должен прыгать от радости! Ему ведь не двадцать лет исполняется, и даже не сорок. Пятьдесят два года! Такую дату лучше пропустить незамеченной. После полувекового рубежа дни рождения отмечать становится неинтересно.
Несмотря на возраст, Серебров выглядел хоть куда – подтянутый, рослый, крепко сбитый, с изысканной проседью в волосах, с правильными чертами мужественного, аристократического лица. Дочь Карина красотой пошла в него, а вот характером…
– О чем задумался? – не отставала теща.
Игнат с трудом сдержался, чтобы не вспылить. Впрочем, теща тут ни при чем. У нее как раз нормальный, терпимый характер – в отношения своей дочери и зятя она старается не вмешиваться. В гости не напрашивается: пригласят – придет, не пригласят – обиды не держит.
– Ты здоров ли, Игнат? – с беспокойством глядя на него, спросила Полина Андреевна. – На тебе лица нет.
– Просто устал.
Она ушла в кухню помогать Зое. Что-то со звоном упало, разбилось. Игнат поспешил туда. Зоя – бледная, обмякшая, – сидела, привалившись к спинке кухонного диванчика. На полу валялись осколки дулевского фарфора.
– Блюдо разбила… – невнятно вымолвила она, еле шевеля губами. – Дурно стало, язык онемел, говорить трудно. И в груди… тяжесть.
– Сердце прихватило, – суетилась рядом Полина Андреевна. – На, возьми.
Она протянула дочери таблетку валидола. Лекарство подействовало. Зоя немного посидела, порозовела, закашлялась, и ей полегчало.
– Климакс, наверное, – шепнула теща на ухо Сереброву. – У меня тоже так было.
– Или гроза.
Полина Андреевна согласно кивнула.
– А где Карина? – спросила она шепотом, оглядываясь на Зою. – Почему задерживается? Она не звонила?
– Нет, – коротко ответил Игнат Николаевич. Ему не хотелось говорить о дочери. – Пора привыкнуть к поведению Карины. Она любит заставить подождать себя.
Теща промолчала. Она обдумывала длинную тираду, посвященную конфликту отцов и детей, которую Серебров уже не раз выслушивал – с теми или иными вариациями.
Звонок в дверь спас положение. Это пришла Карина. Она была одета в платье цвета бирюзы, без рукавов, до неприличия обтянувшее ее вызывающе красивую фигуру; волосы она убрала назад, оставив открытыми лоб и виски; в ушах, почти касаясь плеч, висели длинные серьги изумительно тонкой работы. Отсутствие других украшений подчеркивало плавные линии плеч, шеи, соблазнительную грудь в глубоком вырезе платья.
«Вырядилась! – неприязненно подумала Полина Андреевна. – Как будто не к родителям пришла, не на отцовский день рождения, а в ночной бар. И ведь не молодая уже, за тридцать перевалило, а все голыми коленками сверкает! Когда только образумится?»
– Здравствуй, Каринушка, – притворно заворковала она, целуя гостью в прохладную, пахнущую свежестью и тропической зеленью щеку.
Что-что, а духи Карина подобрать умела, да и одеться тоже. Зло берет, а глаз не отведешь!
Сереброва будто сковало, когда дочь подошла к нему, слегка прижалась, коснулась лица скользящим поцелуем. Он не мог дать выхода своему недовольству, тем более в такой день. Не стоило портить всем настроение.
– Поздравляю! – нарочито громко сказала Карина, подавая ему бархатный футляр.
Даже в ее подарках таился некий скрытый смысл с привкусом скандала.
Игнат Николаевич хотел положить футляр на каминную полку, но дочь запротестовала.
– Разве ты не посмотришь?
Он замешкался, открыл коробочку… на черном атласе блеснул перстень с бриллиантом. Ну, вот! Серебров предполагал, сколько может стоить такая вещица. Где Карина взяла деньги? И не спросишь! Потому что большие деньги у женщины, которая сама их не зарабатывает, появляются из кармана либо состоятельного мужа, либо не менее состоятельного любовника.