– Ты оставил ему визитку? – уныло спросила Ева.
– Да. Хотя вряд ли у Локшинова появится желание позвонить.
– Почему он не идет на откровенность? Боится?
Смирнов помолчал, рассматривая рисунок на скатерти – водяные лилии. Он не знал ответа.
– Человек, который решился на суицид, обыкновенно имеет проблемы с психикой, – наконец сказал сыщик. – Он необщителен, насторожен и в каждом видит врага. Насчет Локшинова я судить пока не могу – подождем, понаблюдаем. На мстителя он не похож. Его что-то гложет… то ли страх, то ли… черт знает!
– Придется тебе еще раз съездить в Березин, – решительно заявила Ева. – Хочешь, поедем вместе? Надо разыскать кого-нибудь, кто знал бывшего жениха Кати Зотовой. Женщина, к которой он ушел, наверняка жива.
– А покойная мама Иры как же?
– Вот и проверим, – отмахнулась Ева. – Покажем «преподобной Евлании» фотографию Мавры Ершовой. У нее память получше, чем у брата.
– Есть еще священник из Троице-Сергиевой лавры, которому исповедовалась Екатерина Максимовна, – напомнил Смирнов.
– Да ты что? Во-первых, мы не знаем, кто он. Во-вторых, тайна исповеди нерушима. Он ничего нам не скажет.
Глава восемнадцатая
Игнат Серебров не спал, он ворочался с боку на бок, измучился и наконец встал. За стеной, в соседней комнате кашляла жена. Эти звуки напоминали ему о том, как он виноват перед ней.
Он вышел на балкон – беззвездное небо дышало сыростью. Городские огни проступали сквозь туман. Игнат наслаждался прохладным воздухом с запахом назревающего дождя. Сырость вызвала ухудшение здоровья Зои – ее организм отказывался бороться с болезнью, сдавался.
– За что ты наказываешь меня, Господи? – прошептал Игнат в черноту ночи.
Вместо ответа зашумели кронами деревья внизу, во дворе.
Господин Серебров поймал себя на запретных мыслях, глухо застонал. Жена в тяжелом состоянии, а он думает о… Боже, как мерзко, отвратительно! Но он не мог избавиться от этих постыдных, гадких воспоминаний. Ощущая себя облепленным несмываемой грязью, он, тем не менее, купался в ней, упивался ею, как наркоман, увязший в страшных и одновременно пьянящих иллюзиях.
Вчера Игнат Николаевич привозил домой хорошего врача. Тот долго провозился с Зоей, подробнейшим образом ее расспрашивал, выслушивал легкие и бронхи, велел сделать дополнительные анализы и назначил принимать новые дорогостоящие лекарства.
– Весьма редкий, странный случай, – сказал он ожидающему в гостиной Сереброву. – Не буду утомлять вас медицинскими терминами… в общем, картина следующая: лекарства, которые принимала ваша супруга, не поправили, а усугубили положение. Сердечная и дыхательная функции тесно взаимосвязаны, поэтому… впрочем, вы все равно не поймете всех тонкостей. Да и не нужны они вам.
На вопрос о диагнозе доктор произнес длинную фразу, из которой ни слова невозможно было понять.
– На что мы можем рассчитывать? – попытался уточнить Игнат.
– На Всевышнего, батенька мой, – отвел глаза знаменитый эскулап. – Только на Него. У вашей супруги развивается блокировка… – он махнул рукой с тщательно отполированными, ухоженными ногтями. – Опять я увлекаюсь научными пояснениями! Человеческое тело – тончайшая штука. Если вы думаете, что медицина в этом полностью разбирается, то боюсь вас разочаровать: мы делаем хорошую мину при плохой игре. Увы, увы! Признаюсь без опасений, так как мы с вами люди интеллигентные.
Доктор спросил за визит баснословный гонорар и, преисполненный важности, согласился выпить с господином Серебровым по рюмочке коньяка.
– Вызывайте, сударь, если понадоблюсь, – пожимая на прощание руку Игната, сказал он. – Дело движется к развязке… – он осекся, засуетился и поспешил скрыться за дверями.
Серебров молча постоял, тупо глядя на захлопнувшуюся за врачом дверь, вернулся за стол, налил себе полную рюмку коньяка и залпом выпил. Он хотел выловить у себя внутри какие-то чувства, эмоции… но напрасно. Оглушительная пустота звенела в голове, в сознании же застряла одна мысль: «Я стану свободен и смогу… раз она тоже этого хочет. Никто не узнает».
Он гнал эту мысль, но она не уходила. Она разрасталась и становилась огромной, как гора… черной и огнедышащей. Она показывала на Игната пальцем и дико, истерически хохотала.
– Я схожу с ума… – он смахнул выступившую на лбу испарину. – Что же это такое?! Я тоже болен?
До сих пор у него не ладились две вещи – личная жизнь и отношения с дочерью. Теперь все выглядело гораздо хуже. Смолоду он считал себя порядочным человеком, способным на неразумный порыв, на ошибку – но достойным уважения. Сейчас и этого не было.
Когда доктор, уходя, сказал: «Дело движется к развязке», в душе Игната молнией полыхнуло: свобода! Теперь он сможет… И тут же разряд ушел в землю, потух, сменился тайным раскаянием и горем. Зоя прожила с ним бок о бок многие годы, терпеливо сносила его равнодушие, периодические депрессии, ужасные выходки Карины, возникающие, как в каждой семье, неурядицы. Она умела все сгладить, найти компромисс, не мучила себя недовольством, а его – упреками, никогда ничего не просила. Лучшего друга, жену трудно представить. И чем он заплатил Зое за преданность и любовь?
– Нет, это не я! – ужаснулся Игнат. – У меня не может родиться подобная мысль! Это… чудовищно.
Он отрицал собственные чувства, стыдился их и ненавидел себя за это.
Где-то вдалеке, на западной стороне города начиналась гроза – бледные вспышки молний делали небо призрачным, как казались призрачными Сереброву те мысли, которых он боялся и в которых не смел признаться себе. С неба упали первые крупные капли, эти звуки оглушили Игната, вернули его к жестокой реальности. Хлынул ливень…
Господин Серебров поспешил к жене – как она там? В спальне горел синий ночник, Зоя лежала с открытыми глазами, тяжело, хрипло дышала.
– Ты не спишь?
Лишний вопрос, потому что он и так отлично видел – Зоя проснулась.
– Дождь… – прошептала она. – Открой окно.
– Нельзя, ты простудишься.
– Открой, Игнат, – попросила она. – Мне хуже не будет.
Он распахнул створки, свежесть и звуки ливня наполнили комнату.
– Забыла тебя спросить, – тихо произнесла жена. – Что сказал доктор? Сколько мне еще осталось?
– Зоя! Ты поправишься… он обнадежил меня. Новые лекарства…
– Не лги, Игнат, – перебила Зоя. – Неужели ты не устал лгать? Успокойся, наконец. Тебе не нужно больше притворяться. Бедный, бедный… как это, должно быть, ужасно – постоянно следить за каждым своим взглядом, каждым движением… словом. Теперь ты вздохнешь с облегчением.
Серебров смешался. Его подбородок дрогнул, во рту пересохло.
– Ты… догадывалась?
Она кивнула, приступ кашля помешал ей ответить. Серебров подал микстуру, присел на край кровати.
– И молчала?
– Разве язык повернется говорить о таком? – прошептала она. – Я думать себе запрещала. Пыталась обмануться… Знаешь, получалось…
Он онемел. Выходит, Зоя все знала! Все ли?
– Когда ты поняла?
– Не сразу…
Игнат тешился надеждой, что они говорят о разных вещах. Они оба себя обманывали, даже сейчас, на пороге… смерти? Это слово не выговаривалось, не думалось – оно существовало где-то в стороне, на другом берегу. Наверное, и Зоя не осознавала происходящее до конца.
– Не сразу… – повторила она еле слышно. – Потом… когда мы праздновали юбилей, десять лет совместной жизни.
– Еще тогда?
Она не ответила. Тяжелое молчание повисло между ними. Дождь с шумом лил за окном черной блестящей стеной. В спальне пахло водой, ландышевой отдушкой и микстурой от кашля. Серебров чувствовал себя разоблаченным преступником, боялся поднять глаза на жену. Его грех страшен… ох, и страшен!
– Между вами… что-то было?
– Зоя! Зоя… умоляю тебя, – простонал Игнат Николаевич.
– Мне лучше… уйти, – прошептала она.
– Тебя вылечат, – сказал он, накрывая своей ладонью горячую, сухую руку Зои. – Я привезу другого специалиста, самого лучшего.
Жена улыбнулась. В синем свете ночника ее лицо тоже казалось синим, а губы – черными.