И вот, наконец, я у цели.
Среди густых развесов старых деревьев неожиданно вырос сарай, словно склеенный из картона. Я остановилась перед ним, тяжело дыша широкой грудью, жадно глотая слюнную жвачку, намеренно не спеша рассматривая сарай, заглядывая в окна, изучая тонкую деревянную дверь, улавливая и поглощая большими влажными ноздрями зовущий сладкий запах.
Рыскаю вокруг, нагнетая свою ярость, возбуждая аппетит, доводя себя до крайности, до невыносимой боли. И наслаждаюсь напряженной тишиной, затаенной там, за дверью…
И только через какое-то время, отойдя от сарая чуть поодаль, прячусь в кустах и наконец даю себе решительную команду ВПЕРЕД! – и с треском, с одержимостью врываюсь в середину, снося двери лбом.
Гигантские крысы размером с поросят разметаются в стороны, издавая непереносимый, высокочастотный визг, от чего я вскакиваю на дыбы от неконтролируемого бешенства, хватаю крыс клыками, раздираю извивающиеся тела на куски, чувствуя хруст костей, рвущуюся плоть и лопающуюся шкуру; ощущаю вкус крови – горячей и густой, вливающуюся в пасть, стекающей обильной струей по лохматой морде.
Работаю быстро и точно – рву и полосую, выплевывая туши одну за другой.
Никто не спрячется!
Никто не сбежит!
Нет спасения ни одной твари!
Жертва осталась одна.
Забилась в угол, сжалась, смотрела на меня обреченными потухшими пузырьками.
Я неспешно приблизилась к ней, принюхалась… и сделала последний прыжок.
Шерсть слиплась от крови, все вокруг забрызгано, на земле валялись разодранные тушки, крысиные морды, но было тихо и спокойно.
Я чувствовала себя чертовски уставшей и довольной.
Вскинув морду вверх, громко и протяжно завыла…
В этот же миг яркая вспышка света показалась в большом окне сарая и ненадолго ослепила. Я услышала Голос, зовущий меня из леса, и сразу же почувствовала себя нежным ласковым щенком.
Медленно вышла из сарая и тяжелой неуклюжей походкой пошагала на зов, в чащу леса…
– Мира, – звал неопределенный Голос, не то женский, не то мужской. – Мира – звал он снова и снова.
И я продолжала идти навстречу неизвестного, влекущего… так никого и не видя впереди.
– Мира, Мира…
Я проснулась, пребывая в странном, почти бессознательном состоянии, с трудом ориентируясь в собственной гостиной.
– Мира? – прошептала непонимающе. – Почему Мира?..
Наличие таких снов кого-нибудь другого могло бы удивить и напугать.
Быть может, лучше совсем не видеть снов. Я по-доброму завидовала тем людям, которые спят спокойно, ничем не заботясь хотя бы во сне.
Говорят, без сновидений спят лишь те, у кого нет ни совести, ни чувства вины. Интересно – это правда?
Но разве это не патология?
А что, собственно, не патология в этой жизни?
Нет совести – плохо. Есть совесть – тоже ничего хорошего.
И, как утверждает мой отец – психотерапевт со стажем – абсолютно здоровой психики не существует.
Иначе, не существовало бы эмоций. Не существовало бы человека. Не существовало бы целой земной цивилизации.
В каждом заложены свои законы страхов и переживаний. Конечно, где-то должна находиться общая мера, заветная черта, иначе – хаос и беда.
Но как знать, когда появляются признаки, превышающие норму?
Можно ли вылечить душу (если речь идет именно о ней) уединенной палатой, препаратами сомнительной пользы или смирительной рубашкой?
Чтобы успокоить душу – связать тело?
Разве это не абсурд?
Если нет никаких шансов вылечить душу, может, лучше оборвать тогда ее обременяющую связь с телом, – отпустить на волю, в бескрайние просторы поднебесья: вернуть птице ее крылья, воздуху – свежесть, ветру – скорость, солнцу – сияние…
Но будь все так просто – на земле остались бы только стихии – и ни одного человека!
Поэтому душу все еще лечат посредством тела….
Все согласны с тем, что убийца – это злонамеренный преступник, монстр, наказать которого – гордость и честь.
А вот самоубийцы – это отдельный пункт, отдельная область науки, отдельный объект наблюдения, вызывающий и жалость и презрение одновременно.
Самоубийцу никто не стремиться поставить перед судом, но в определенных случаях связывают руки и полностью изолируют об общества, не хуже чем какого-нибудь маньяка.
Знаете, сколько бы людей преспокойно сокращали свой срок, не будь религии, морали, добродетелей различных сфер деятельности, что неустанно борются за спасение человеческой жизни?
Не сотни и не тысячи.
Миллиарды!
Это говорю вам я, Анна Гром, которой связывали руки нестерпимых десять месяцев, пока не настал тот момент, когда я просто устала.
Устало тело, а душа… видимо смирилась с тем, что ей уже никогда не вернуть свободу стремительной лани.
После этого меня больше не связывали. Решили, что я перестала желать себе смерти. Но ведь я и так уже была мертва…
Еще через восемь месяцев я вернулась к существованию.
Для чего?
Чтобы до конца своих дней скрываться за переводами в стенах квартиры?
Часть вторая.
Глава 13
Несколькими часами позже, купив в киоске только что отпечатанный выпуск «Информ-недели», я остолбенела при виде заглавления на первой странице: «Убийство в парке. Жестокий урок современности».
Я развернула газету и просто глазам своим не поверила. Дойдя до типографического станка, моя статья претерпела массу удивительных изменений, редакций и дополнений.
Неблагополучная сирота и наркоманка, судя по всему, сама спровоцировала убийство.
Образ жизни, который вела эта девушка, Мирослава Липка, не соответствовал никаким нормам чести и морали. Завоевав небольшую славу в городе, она всячески пользовалась этим, чтобы известным образом заработать на очередную дозу…
Помимо того, заводила сразу по несколько любовников одновременно, одним из которых и был Гришин М.В., ее собственный сутенер и дилер. Незадолго до смерти девушка ввела себе сильнодействующий наркотик и, делая заключение по фотографии, до последней минуты пребывала в состоянии глубокого экстаза…
Нет сомнений, убийство – дело рук одного из любовников, скорее всего – Гришина. Мотивация очевидна: раздор на фоне наркоторговли и проституции. В скором времени газета откроет читателям все подробности расследования…
Это чей-то дурацкий розыгрыш?!!
Еще одна деталь, повергшая меня в ужас, - там стояло мое имя в конце!
Я – автор вей этой грязной, отвратительной, бесчеловечной ахинеи!!!
Я ворвалась в практически пустую редакцию.
Бухгалтерша дожевывала бутерброд над своими списками и учетами, секретарщица Вика принимала звонки устало и машинально, снимая трубки сразу с двух стоящих перед ней аппаратов, отвечая сухо и безразлично, порою в обе трубки одновременно. Увидев меня в приемной, она первым же делом посмотрела на часы, видимо, напомнив себе, что на сегодня сверхурочной работы более, чем достаточно, и стала собираться домой.
– Виктора Палыча нет, – поведала она равнодушно, когда я попробовала вломиться в запертую дверь кабинета редактора. – Слинял куда-то, но сказал, что еще будет сегодня… Кстати. Убийца за решеткой? То есть бояться больше нечего? А то такие слухи ходили про всяких маньяков, что на работу выходить было страшно.
Я оставила ее вопросы без комментариев. В конце концов, это уже не ко мне. Однако я не представляла, как воспримут подобную ситуацию Борщев, Черныш, тот же Гришин, черт возьми! Люди, которых я подвела и оскорбила, не приложив к тому даже собственной руки.
А про гордость свою можно вообще не думать.
Как Виктор Палыч мог так поступить?