— Но ведь ты сама говорила мне, что надо защищать свою любовь, не бежать от нее!
— Не теперь… и не так… Не сбивайте меня с толку, Мордтман!.. Оставьте меня в покое. Я не хочу разрушить мою семью. Пусть у нас будет как раньше. А если это нельзя, то уезжайте. Прошу вас об этом…
— Но как же так? Я не могу без тебя. Что со мной станет…
Она взяла его за плечи, повернула к свету и стала всматриваться в его лицо. Оба они были взволнованы и порывисто дышали. Его побледневшее лицо казалось угнетенным и подавленным. Он все еще сжимал ее руки и бормотал невнятные слова.
Всматриваясь в его искаженное, страдальческое лицо, Венке воскликнула:
— Боже мой, что я наделала!
— Но ведь ты моя! Ты выбрала меня. Скажи, что я не обманываюсь хотя бы в этом.
— Да, я не обманываю вас, мой друг.
— Но тогда сделай последний шаг, будь моей!
— Нет, Мордтман! Прошу у вас хотя бы немного благоразумия. Мы оба сейчас невменяемы… Однако я, как старшая, должна показать пример…
Он нетерпеливо прервал ее речь, но она закрыла рукой его рот.
— Уходите, — сказала она. — Уходите, дорогой. Мы должны всё обдумать, взвесить. Нельзя в опьянении решать то, что может принести неизгладимое горе — и нам и другим… Приходите ко мне через несколько дней… Послушайтесь меня — ведь вы знаете, что я права.
Он не хотел слушать ее, но она умолила его подойти к дверям. Здесь, у выхода, он еще раз страстно обнял ее и поцеловал. И вышел в переднюю, почти не соображая, что с ним и почему он уходит.
Венке бросилась на диван и закрыла глаза руками. Его поцелуй жег ее. Нет сомнений, она полюбила. Но теперь все мысли ее были парализованы каким-то страхом, который причинял ей невыносимую боль и вместе с тем блаженную радость.
Она хотела заставить себя подумать о муже, о сыне, но мысли ее тотчас ускользали, и смутное беспокойство, с которым она боролась, превратилось теперь в болезненное замешательство.
Минутой позже вернулся ее муж. Он прямо из передней направился в свой кабинет. Она слышала, как он, перебирая связку ключей, открыл маленький шкафик, где у него хранились некоторые редкие лекарства, — в городской аптеке далеко не всегда можно было найти все, что нужно.
Войдя в свой кабинет, профессор Левдал тотчас достал из шкафа какие-то капли и принял их, размешав с водой.
Затем, подойдя к зеркалу, профессор взглянул на свое лицо — оно было чрезвычайно бледным.
Некоторое время постояв в своем кабинете, профессор погасил свет и через гостиную отправился в спальню, чтобы помыть руки, как он всегда делал после посещения больных.
— Добрый вечер, — сказал он, проходя мимо жены. — Почему у тебя темно? Не зажечь ли лампу?
— Да, зажги, — ответила она, не сделав никакого движения на своем диване.
Абрахам сидел, склонившись над книгой. Незадолго до этого он вместе с Броком был у Мортена Крусе. Там он накурился табаку, и теперь голова у него кружилась и где-то в затылке больно покалывало. Мальчик чувствовал себя не очень-то хорошо.
Профессор, прохаживаясь по комнатам и кончая переодеваться, спросил его:
— Ну, как ты решил насчет конфирмации? Надо поторопиться с записью, если ты не раздумал.
— Нет, я очень хочу пойти на конфирмацию.
— Отлично! Тебе предоставлена полная свобода в этом отношении. Но все-таки ты должен сказать маме о своем решении.
— Нет, папа, лучше ты сам скажи ей об этом.
— Нет, нет, я тут ни при чем. Поговори с мамой. Она у себя.
Абрахам, робея, вошел в комнату матери. Он присел у печки и, некоторое время помолчав, сказал:
— Послушай, мама, я собираюсь пойти к священнику.
Фру Венке как бы очнулась от своих мыслей, которые витали где-то далеко. Она почти сурово сказала:
— Да, я должна была этого ожидать.
Эти простые слова обескуражили и даже потрясли Абрахама. Как могла она так говорить, когда еще совсем недавно она так любовно и откровенно предоставила ему право выбора.
Смущенный, Абрахам выскользнул из комнаты. И не без страха подумал о том утре, когда мать перед его конфирмацией учинит ему допрос о честности и правдивости перед самим собой.
Шатаясь как пьяный, Микал Мордтман вышел из передней на парадную лестницу. И здесь, на лестнице, он лицом к лицу столкнулся с профессором Левдалом, который возвращался домой.
Профессор, с удивлением взглянув на Мордтмана, отстранился к стене и поздоровался. Мордтману показалось, что профессор собирался что-то ему сказать. Кажется, он даже и начал о чем-то говорить, но вдруг прервал свою речь. Быть может, Мордтману померещилось, но лицо у профессора было в этот момент чрезвычайно странное, искаженное.