– Пока нет. Только подозревают.
– Меня посадят в тюрьму?
– Нет. Вы будете заключены на время, пока мы будем устанавливать подробности.
Пальчики нигде не числились. Чист. Сразу отлегло на сердце. Стало даже не в меру весело – вот будет игра, славное приключение!
В камеру, где были телик, постель, туалет, душ и стол, часа два спустя зашёл высокий мужчина с продолговатым лицом.
– Здрасьте, – улыбнулся, кивнул головой. На глаз никак не удавалось определить, сколько ему лет. Лицо мальчика, очень стеснительного, недоверчивого, никакого порядка в прическе. Больше двадцати – меньше сорока. В руках папочка. Ладони крупные, кожа бледная. Двигался, сгибая ноги в коленях, сгорбив спину, но при том – откинувшись слегка назад. Чорный шерстяной костюм, великоват в плечах, краска смылась, серые шерстинки как клочки сена торчат из швов. Они искрятся в свете лампы. И здоровые очки.
– Вы следователь?
– Нет, – человек без возраста поправил очки, прищурился. Он улыбался. Губы кривились настороженно.
– Вы психиатр?
– Друг доктора Кингсли, клинический психолог Дерек О’Лири, – не переставая улыбаться, кивнул врач. – Вы поделитесь наболевшим, выскажите, и вам полегчает. Не смущайтесь.
– Докторрр, меня ничто не радует. Наверное, это психастения?
– Ну почему же? Возможны еще неврастения, мании и другие навязчивые состояния. Всего их четыре группы… Ну, же, расскажите о себе.
– Я родился 9 июля 1955 года в землях Граубюнден, на берегу Заднего Рейна, в городке Роттенбрунен, там же и проживал до позапрошлого года… – забубнил Манффи, глядя на носки. Такие отчётливо серые трикотажные носки с хлопком и лайкрой. В резиночку. Остановился. – Мне нечего рассказывать. Всё пустота, всё безысходность. Что вы пытаетесь узнать, доктор?
– Я только хочу помочь.
– Мне? Бесполезно.
– И всё же я попытаюсь. Давайте вернёмся к вашей биографии. Скажите, а что вы делали, к примеру, в 2007 году? – Дерек морщился и мял в руках папку. Пальцы оставляли влажные следы. Улыбающийся Дерек снял очки, отчего его глаза уменьшились втрое. – Да, именно: ЧТО вы делали.
– Я? Работал. Да, я работал. Там же, где и последние годы. В баре у Хёхлига. И ещё чинил лыжные крепления. Обычная осень. Всё то же, что и всегда. Леса такие красивые. Красные. И озера, вода тихая-тихая. И солнце низко над горами. Иногда идёт снег.
– Но вы уехали из Швейцарии зимой 2007-ого. Вы продали дом, вы не взяли с собой никаких вещей.
– Я сколотил небольшое состояние. Я откладывал деньги. Я решил начать всё с начала, всё с нуля. Зачем же мне тащить груз старого? Доктор, я очень хотел забыть что-то. И у меня получилось. Так зачем же пытаться вытянуть это на поверхность снова? Я что-то натворил? Я – преступник? Скажите, доктор, это так?
О’Лири не ответил. Он помассировал край ладони, покусал нижнюю губу. Расстегнул кожаную папку, положил на стол вынутую оттуда фотографию.
– Ваш велосипед?
– Да. Я его здесь купил. Почти сразу, как приехал.
– Раньше у вас был велосипед?
Дерек положил поверх фотографии бланк из медицинской карточки.
– Да! Да! Я именно в этой больнице лежал! Я потом долго не мог ходить… – Манффи осёкся. Рука задрожала. Он почти прошептал: – Доктор, а ведь у меня была кошка в Швейцарии.
Шварцер сидел, облокотившись о стол, пальцами держась за виски. Он изо всех сил изображал усердие и тщетность что-либо припомнить. Потом резко вскинул голову и пристально, и просительно смотря прямо в глаза О’Лири, пригнувшись, тихо спросил:
– Доктор… а у вас есть ещё фотографии?
– Есть, – так же вполголоса ответил Дерек, склоняясь ему навстречу.
– Тогда не показывайте их мне, прошу. Тссс, доктор! Эти годы, что вы называете… они безликие, они – всего лишь волокна, скрученные в нити, свитые в верёвки, сплетенные в канаты.
О’Лири непродолжительное время стучал карандашом по блокноту.
– О, да! Вы талантливы! – Дерек улыбнулся и протянул Манфреду чистый лист бумаги. Он оживился, заёрзал. Дымчатая тень. Бровь, серьёзный глаз, на носу след от очков. Мягкие губы. Мягкие. Консистенции свежей, тёплой карамели. Живая плоть, а внутри – немножко древнего моря. На подбородке кожа повреждена бритвой, расширенные поры, уже виднеются волоски, словно медная проволока. А на голове – темно-русые, и на руках – тоже. А радужка серая, к центру – зеленоватая.
– Что ж, на сегодня довольно. Я приду завтра. И мы ещё раз поговорим. Я буду приходить каждый день.
Прозвучало неподдельной угрозой. Слова как дротики ударялись о черепную коробку, безумными птицами стучались в сердце. Такое маленькое, влажное, мясистое. Хоть бы сдохнуть! Загнул брючину, прикоснулся к вздувшимся узлам вен на икрах. Господи, какая паника его охватила! Счастье, что… Голые колдуньи будут смеяться и выть, и подпрыгивать, пытаясь ущипнуть за пятки танцующих в воздухе.