— Прости, если смутил, я имел в виду, как художник смотрит на человека, вдохновляющего его… — он делает паузу, опускает голову на руки, потом поднимает и проводит ладонями по русым завитушкам.
— Значит, я твоя муза? — шучу и расплываюсь в язвительной улыбке, подкалывая его.
— Да. Моя муза.
От этих слов по телу проносится дрожь. Я снова попадаю под чары кофейных глаз, во рту становится сухо, а в голове повторяется его фраза. Моя муза. Слова могут быть прекрасным наркотиком, от которого получаешь кайф.
***
— Сегодня я хочу кое-что попробовать, — говорит Николас, а губы расплываются в улыбке, показывая слева привлекательную ямочку. Мы снова у него на студии, за окном барабанит дождь, а в помещении тихо играет до боли знакомый мотивчик.
— Ладно, надеюсь, что мы обойдемся без «натуры», — нервно смеюсь в ответ, следя за ним глазами. Николас стоит, облокотившись о темно-вишневый стол, на котором царит полный хаос — это единственное помещение, где «творческий беспорядок».
Он только усмехается и качает головой.
— Без натуры, Меган… — Бредли делает паузу, а глаза цвета темного горького шоколада впиваются в зеленые, — на самом деле, просьба покажется странной и даже глупой, но… Можно увидеть твои ключицы?
Зрачки расширяются, а дыхание становится прерывистым. Раньше, полтора года назад, я бы просто посмеялась и с легкостью показала не только ключицы — никогда не считала себя приличной и правильной, нет. Я нюхала кокс, курила травку, сигареты и спала с кем-попало, но сейчас эта просьба кажется по-детски наивной и милой. Николас в ожидании смотрит, а мои глаза бегают по рисункам на стене лишь бы не встречаться с ним, чтобы он не увидел той паники и страха, которые сковали все тело, ставшее деревянным, непослушным… Бредли уже хочет что-то сказать, но я сглатываю комок неловкости и выпаливаю:
— Л-ладно… Ключицы… Хорошо.
Пальцы тянутся к маленьким пуговицам рубашки цвета слоновой кости, а глаза Николаса замирают и впитывают мои нервные движения. Грудь тяжело поднимается и опускается, ткань скользит по рукам, открывая плечи и ключицы, которые он так жаждал увидеть. Наши взгляды встречаются. Сердце норовит выпрыгнуть наружу, а кровь пульсирует в висках и каждой клеточке тела.
— Знаешь… — Бредли замолкает, кадык дергается, руки взлохмачивают русую шевелюру, кажется, он что-то хотел сказать, но передумал. — Поверни голову немного в сторону окна и приоткрой рот. И, Меган… Бретельки мешают.
Облизываю губы и выполняю все, что он просит.
— Ты не мог не видеть моих ключиц.
Прикрываю глаза, слушая прекрасную мелодию и шум дождя за окном.
— Лицезреть в живую намного…
Возбуждающе.
— …приятнее, — тихо говорит он. — Сиди в этой позе и не открывай глаза.
— Ты хитрец, Николас Бредли, — бормочу под нос и усмехаюсь.
В ответ только музыка и смешок. Время течет, а кожа покалывает от его пронизывающего взгляда.
— Признайся, что давно этого хотел, с самого первого дня знакомства… — нарушаю идиллию, царящую в помещении.
Я так погрузилась в эту атмосферу, что не услышала тихих шагов, зато почувствовала, как губ коснулось горячее дыхание. Глаза распахиваются, и все замирает — время останавливается. Пряди русых завитушек касаются щек, носа, а между нами считанные сантиметры, миллиметры. Свежий аромат окутывает все мое существо, а губы встречаются под звуки дождя, танцуя и переплетаясь в невероятном страстном танце. Но все заканчивается, когда его руки касаются обнаженной кожи — в глазах мутнеет, и передо мной уже не Бредли, а трое уродов, которые насмехаются и замахиваются, готовые нанести удары. В ушах звенит истошный ужасный вопль, я падаю, отползаю, хватаясь за голову, а их жуткие голоса впиваются ядовитыми иглами.
Не помню, как натягивала рубашку и выбегала из дома Николаса. Холодный, пронизывающий дождь привел меня в сознание, когда я была в каком-то переулке, прислоняясь к ледяной стене. Сползаю и делаю глубокие вдохи, опуская глаза на серый мокрый асфальт. Убираю дрожащими пальцами пряди и поднимаюсь.
Мне необходим Райли, его успокаивающий голос и пояснение тому, что только что произошло.
Кэб приносит продрогшее и замерзшее тело домой. Забегаю в мамину комнату, кутаясь в одеяло, даже не переодеваясь, и набираю номер «одуванчика».
Один гудок… Второй…
— Ну же… Возьми трубку… Ты мне нужен…
Губы сжимаются в тонкую линию, а пальцы сильнее прижимают бездушную штуковину к уху.
— Меган, что случилось?
Я готова расплакаться, когда слышу сонный голос Джоша, но вместо этого шепчу:
— Райли, со мной что-то не так.
— Что? О чем ты? Что происходит?
Во рту пересохло от волнения, а под одеялом душно. Выпутываюсь и сдавленно бормочу:
— Художник… Мы… Он… Прикоснулся, но что-то пошло не так, понимаешь? Это была какая-то галлюцинация, я видела их… Они снова хотели сделать это со мной, Джош. Они хотели убить меня… Я так боюсь.
— Меган… Дыши. Слышишь? Давай. Слушай мой голос. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Я прикрываю глаза, голос Райли, как бальзам на душу, успокаивает натянутые нервы. Тело уже чувствует холод и мокрую одежду, которую я стаскиваю, оставаясь в одном белье. Залажу обратно под одеяло и беру в руки телефон.
— Меган? Боже, Меган, ты со мной? — его голос напуганный, а в трубке что-то шумит.
— Да. Да. Я… Кажется, уже в порядке, — быстро бормочу, стискивая зубы.
— Объясни нормально, что произошло.
Я сама не знаю, что случилось. Хотелось бы знать… Представляю, что думает Бредли — связался с сумасшедшей, на всю голову больной.
— Может такое быть… Чтобы я боялась прикосновений?
— Гаптофо́бия, — говорит лишь одно слово Райли, но я непонимающе моргаю.
— Я знаю, что ты умный, но объясни теперь нормально.
— Гаптофо́бия — это боязнь прикосновения окружающих людей, — в трубке что-то щелкает, и у меня почему-то это ассоциируется с зажигалкой.
— Ты куришь?
— Я перенервничал, — говорит серьезно Джош. — У меня сейчас три часа ночи, Меган. Тут звонит телефон, твой испуганный голос… И между нами чертов Атлантический океан.
Мне становится спокойно от того, что кто-то переживает за меня.
— Это не удивительно, что ты боишься чужих прикосновений, ведь пережила шок, — продолжает Райли, — это было впервые?
Уже хочу сказать «Да», но вспоминаю перекошенное от испуга лицо Криса, и бормочу:
— Нет.
— Значит, такое бывало раньше? В больнице?
— Да. Сразу после того, как я пришла в себя… — мне не хочется вдаваться в подробности. — Но ведь ко мне прикасались медсестры, ты… Тогда почему… Почему… Я не понимаю.
— Это связано с тем, что твой мозг реагирует на прикосновения мужских особей и посылает сигнал опасности. Для тебя прикосновения мужчин, как удар током или типа того, — разъясняет Джош, и мне становится более понятно — психологическая травма.
— Значит… — из губ вырывается стон, и я обхватываю коленки рукой, прижимая их к животу, — с этим можно как-то бороться?
— Разумеется, но опять-таки, все зависит от тебя и мыслей. Помнишь наш разговор о страхах? Это своего рода тоже страх, который ты должна укротить, подчинить себе.
— На словах всегда легко… Но… Это было до жути реалистично, — говорю тихо в трубку.
— Это галлюцинация, Меган. Паническая атака. Их посадили, никто не причинит вреда больше, понимаешь? Внушай себе это и повторяй: «Я не боюсь. Я не боюсь».
Тихо посмеиваюсь и выдыхаю.
— Если это не поможет, что тогда?
— Хочешь провести старость в одиночестве с кошками? — пытается шутить «одуванчик», и на губах появляется улыбка от его слов.
— Миссис Фостер счастлива со своими питомцами.
— Но она не всю жизнь провела одна. Ее муж просто умер. Они были счастливы, ты сама рассказывала.
Переворачиваюсь на спину и откидываю одеяло, глядя в темный потолок.