— Бедный мальчик! — Амалия Альбертовна приглушенно всхлипнула. — Что же нам теперь делать?
— Его нужно срочно показать врачам, — сказал Лемешев. — Вы понимаете, что вас могут судить за то, что вы наделали? Ведь это же настоящее преступление. Это… это называется насилием над человеческой личностью.
— Я его как сына родного люблю. Хотите — судите, мне все равно, — покорно сказала Перпетуя. — А врачам Лидия его не отдаст. Она скорее убьет его, чем им отдаст.
Лидия вошла в комнату и села за стол, с интересом разглядывая Лемешевых. Она заметно пополнела за последние годы, в некогда черных, как смоль, волосах заблестели серебряные нити седины. Амалия Альбертовна невольно отметила, что эту женщину можно было бы назвать красивой, если бы не ее глаза — они были хищными и злыми.
— Она читает ваши мысли, — сказала Перпетуя. — Когда она жила в городе, ее обучили грамоте. Она глухая от рождения.
Лемешевы быстро переглянулись.
«Я не желаю тебе зла, только отпусти моего сына, — мысленно твердила Амалия Альбертовна, пытаясь скрыть от Лидии свою ненависть. — Если хочешь, можешь поехать с нами в Ленинград. Будешь жить у нас как наша дочь. У нас большая квартира, и у тебя будет отдельная комната. Ты добрая девушка. Ты должна понимать, как я тоскую по своему сыну…»
На лице Лидии появилась улыбка. Она схватила лежавший на столе лист бумаги и быстро написала карандашом — крупно и очень четко:
«Оставайся с нами. У нас теперь два дома. В городе плохо. Ивану хорошо здесь».
«Его нужно показать врачам. Они его вылечат, и он станет твоим настоящим мужем», — заставила себя думать Амалия Альбертовна.
«Я вылечу его сама. Врачи отравят его лекарствами, — написала Лидия. — Он боится свою сестру».
«Она уехала навсегда. Кажется, в Америку», — мысленно сказала Амалия Альбертовна.
Она видела, как радостно блеснули глаза Лидии.
«Она вернется, если узнает, что он в городе» — быстро написала она.
«Не вернется. Ее не пустит Брежнев», — возразила в мыслях Амалия Альбертовна.
«Брежнев умрет, и она вернется», — написала Лидия.
— Хватит вам заниматься всякой ерундой, — сказал Лемешев, внимательно читавший все, написанное Лидией. — Я заявлю в милицию, и тебя посадят в тюрьму.
«Нет. Ты уже заявлял в милицию, а меня не посадили, — написала Лидия, едва Лемешев успел закончить свою фразу. — Я сделаю так, что здесь будут одни кусты и голая степь».
— Черт побери, а она ведь на самом деле так сделает. Пойду-ка я сам поговорю с Иваном, а ты сиди с ней, — велел он жене.
Амалия Альбертовна покорно кивнула.
Иван переворачивал вилами подсыхающую на солнце траву. Неподалеку виднелся аккуратный стожок уже готового сена. Завидев Лемешева, Иван положил вилы на землю и, улыбаясь, направился ему навстречу.
— Иван, ты что, на самом деле меня не узнаешь или притворяешься? — вдруг спросил Лемешев, глядя в упор на сына. — Ну-ка посмотри мне в глаза.
Глаза Ивана были холодные и настороженные. А еще в них появилась странная — почти бездонная — глубина. Может быть, она была и раньше — Лемешев еще никогда так долго и внимательно не смотрел сыну в глаза.
Они молча брели рука об руку вдоль неглубокого оврага. Пахло степными травами, обожженными знойным июльским солнцем. Лемешев внезапно почувствовал, как сердце пронзила острая боль и стало нечем дышать.
Он судорожно расстегнул пуговицу кармана своей рубашки, вытащил трубочку с нитроглицерином и кинул в рот две таблетки.
— У тебя болит сердце? — поинтересовался Иван, глядя куда-то в сторону.
— Пройдет. Я все-таки уже не мальчик. Мама здорово сдала за эти годы, правда? — Лемешев остановился, почувствовав, как к горлу подступила тошнота и закружилась голова. — Знаешь, мне стоит присесть. Что-то я совсем расклеился.
Он сел, а потом и лег на горячую землю. Иван подложил ему под голову мягкий душистый пучок еще не совсем просохшего сена.
По небу плыли легкие пушистые облака. В траве стрекотали кузнечики. Умиротворение, разлитое в воздухе, действовало Лемешеву на нервы. Оно казалось неестественно театральным — это были декорации древнегреческой трагедии.
— Ты живешь с ней? — спросил Лемешев, резко повернув вбок голову и глядя на мускулистые загорелые ноги стоявшего над ним сына.
Иван медленно опустился на корточки и сказал:
— Ты хочешь спросить, спим ли мы вместе? Спим, потому что она так хочет. Но я не делаю то, что должен делать мужчина.