Маша еще не спала. Она писала что-то в тетрадке. Когда вошла Устинья, быстро захлопнула тетрадку и накрыла ее ладонью.
— Коречка, что-то случилось с Димой Павловским. Только что звонил его дедушка. Он просил, чтобы мы с тобой немедленно приехали.
— Я ему не нянька. Знала бы ты, как он мне надоел. Никуда я не поеду, — решительно заявила Маша.
— Коречка, понимаешь… Как бы тебе это сказать… — Устинья опустилась на Машину тахту, откуда ей был виден четкий Машин профиль в зеленоватом свете настольной лампы. — Дело не в Диме, хотя и в нем, конечно, тоже. Дело в том, что с Толей случилось несчастье, и его нужно срочно везти в Москву на операцию.
— Но при чем тут я? — похожим на рыдание голосом вопрошала Маша. — Мы с ним абсолютно чужие люди.
— Я все понимаю. Но вы… вы с ним брат и сестра. — Устинья хотела добавить «во Христе», но вспомнила в последний момент, что она, теперешняя, в Бога верить не должна. Таковы правила игры, в которой она, между прочим, согласилась участвовать вполне добровольно.
— Но при чем тут Дима и… — Маша осеклась и, повернувшись к Устинье, спросила уже совсем другим — испуганным и потерянным голосом: — Они что, все узнали? Бедный папочка…
Она встала, машинально открыла шкаф, достала из него толстый свитер и направилась к двери.
Во дворе Устинья сказала:
— Капа прислала письмо по нашему старому адресу. Они говорили с Толей, и он сказал им правду. В машине, прошу тебя, ни слова.
Дима заперся в туалете и кричал оттуда, что вскроет опасной бритвой вены, если не приедет Маша. Адъютант Павловского, заглянувший в высокое — под самым потолком — оконце, доложил, что у Димы на самом деле в руках раскрытая опасная бритва, поэтому дверь высаживать никак нельзя. Бабушка Димы, Татьяна Алексеевна, недавно вставшая после инфаркта, свалилась с сердечной недостаточностью, и возле ее постели сидел врач из «кремлевки». Димин отец, сын Павловского-старшего, погиб на фронте в предпоследний день войны, жена, узнав об этом, бросилась под поезд метро. Диме в ту пору было чуть больше года. Его воспитали дед с бабкой. Он называл их «папа» и «мама», хотя правду от него скрывать не стали. Диму уже однажды вынули из петли, и страшный призрак суицида надежно поселился в доме Павловских.
Василий Вячеславович сидел на кухне и то и дело смотрел на свои наручные часы. Время от времени он говорил внуку, что разговаривал по телефону с самой Машей и что она обещала обязательно приехать.
Наконец раздался долгожданный звонок, и адъютант провел Машу с Устиньей в коридор, к той самой двери, за которой скрывался Дима. Вот уже минут десять он не подавал никаких признаков жизни. Снова заглянувший в высокое оконце адъютант сообщил, что Дима сидит на унитазе, подперев голову левой рукой, а правой, в которой зажата страшная бритва, рубит воздух в туалете.
— Дима, — сказала Маша, даже не успев перевести дыхание. — Немедленно выходи. Я должна сказать тебе что-то очень важное.
Раздался громкий щелчок задвижки, и дверь распахнулась. Дима был бледен, растрепан и очень печален.
— Ну, и что ты мне скажешь? Что не любишь меня? Стоило ехать из-за этого в такую даль — могла бы по телефону сказать.
— Нет, по телефону я не могла этого сказать. Дело в том, что я люблю тебя, Дима. Люблю очень давно, но поняла это только сегодня. Прости, что я так долго тебя мучила. Я хочу выйти за тебя замуж. Как можно скорей. Если, конечно, ты не возражаешь.
Лима оторопел. Но, пожалуй, больше всех изумилась Устинья. Чего-чего, а уж этого она никак не ожидала от своей коречки.
— Я?.. Я-то не возражаю. Я давно этого хочу.
Дима переминался с ноги на ногу, исподлобья и недоверчиво поглядывая на Машу.
— Тогда ты, может быть, поцелуешь меня? — сказала она. — Ты еще ни разу в жизни меня не целовал.
Дима качнулся вперед — он был пьян, — широко расставил руки, и Маша упала к нему на грудь. Устинье показалось, будто она всхлипнула, хотя скорее всего всхлипнул Дима — по его щекам текли слезы.
— Замечательная пара, — сказал Павловский, пряча в сторону предательски заблестевшие глаза. — Пить я ему, подлецу, не позволю. В чем, в чем, а в этом, Марья Сергеевна, можете целиком и полностью положиться на меня, — говорил Павловский, обращаясь к Устинье. — Да он, собственно говоря, с горя пил. Теперь все будет хорошо, очень хорошо…
— Мама, благослови нас. — Маша вдруг резко дернула Диму за руку, и они оба очутились на коленях перед Устиньей.
Устинья смотрела на них недоумевающе и растерянно. Ей на помощь пришел Павловский.