Неприметно огляделась. В оконце видно было, что у привратницкой собралась черная стайка: сестры готовились идти собирать милостыню на новый храм. Сейчас ворота откроют. Эх, вот бы ринуться… прорваться! Далеко не убежишь: навалятся эти черные воронихи, заклюют. Нет, уйти надо неприметно. И она уйдет – хоть подкоп под стеною выроет, а уйдет!
Холодные пальцы Еротиады охватили ее запястье, потянули за собой.
– И не мысли, – звякнула в тишине усмешка. – Ну куда тебе идти, подумай. Опять в яму? Не лучше ли… – Она не договорила, только взволнованно вздохнула, но Алена безошибочно могла закончить за нее: «Не лучше ли в мою постель?»
Они вошли в келью сестры-трапезницы, и Алена тотчас забилась в угол у двери, с неприкрытым ужасом взирая на эту самую постель: узкое, плоское ложе, более напоминающее каменную скамью. «Не броситься ли в окно?» – мелькнула шалая мысль. Но окно было забрано решеткою – разве воробей проскользнет.
– Я хочу кое-что показать тебе, – сестра Еротиада откинула крышку и поманила Алену. – Вот, ну взгляни, не бойся!
Алена поглядела. Сначала ей почудилось, будто она заглянула в какую-то сплошную тьму, потом разобрала, что это – монашеское облачение. Еротиада взволнованно доставала рясу, кожаный пояс, мантию, параман. Мелькнули белые вышитые кресты куколя – и только теперь Алена догадалась, что видит облаченье игуменьи-схимницы. Мелькнула было мысль, что перед ней вещи матушки Марии, однако тут же вспомнилось, что в своем облачении та была похоронена. К тому же все лежало здесь новое, еще пахнущее неношеным сукном, шерстью, кожею.
Боже мой, да ведь Еротиада все эти суровые наряды для себя приготовила! Она и не сомневается, что сделается игуменьей, а может быть, уже получила уведомление о своем назначении. Ну, коли так, не миновать Алене быть постриженной на сороковины матушки Марии… не миновать!
Сердце ухнуло, чудилось, в некую бездну, руки похолодели.
Еротиада оглянулась на ее побледневшее лицо, и, верно, всегдашняя проницательность изменила ей, ибо она прочла совсем не то, что было там написано.
– Благоговеешь? – шепнула с придыханием. – Я тоже! Даже страшно, верно? Однако тебе бояться не след… не след! Я возвышу тебя до себя. Ты узнаешь, сколь далеко простирается моя любовь!
Алена кабы могла – усмехнулась бы. Еротиада, презиравшая жен, «кои мужей обольщают, яко болванов», в конце концов прибегла к самой что ни на есть женской уловке ради обольщения Алены, но для сего сшила себе не сарафанец, не казакин, не летничек, даже не юбки немецкие, а – рясу, подрясник, мантию! Да, это выглядело смешно… но Алене было не до смеха. Она почувствовала, как кровь отливает от лица. Чудилось, клубок змей подкатился к ногам и вползает по ним – холодные, нечистые, липкие прикосновения! Слабо качнула головой – и вновь Еротиада, опьяненная зрелищем грядущего своего могущества, неверно истолковала ее бледность.
– Ей-богу, исполню, что обещано! Мы с тобой… о, мы с тобою многого достигнем! Власть, могущество, богатство. Я докажу тебе, докажу!
Алена покачнулась. Вдруг некая мысль пронеслась у нее в голове – так внезапно, что ноги подогнулись. Безумная, дерзкая мысль! Но что, ежели удастся? Надо попробовать! Надо решиться. Хуже ведь не станет. Хуже ведь некуда!
– Я… хочу поглядеть, как это на тебе будет, – выдавила она и сама поразилась, как нелепо звучит ее голос. Но, может быть, Еротиада сочтет, что он искажен волнением, чего доброго, и страстью?
Глаза Еротиады изумленно расширились:
– Сие облачение?! Но пока нельзя, грех – до посвящения в сан!
«Грех? Кто бы здесь говорил о грехе!» Алена неприметно скрипнула зубами и потупилась, чтобы Еротиада не прочла ненависти в ее глазах.
– Ох, жаль… А я так мечтала увидеть тебя в великолепии, в сиянии… – Она сама не понимала, что молотит. – А я бы надела твои одежды. Ну а потом ты бы сама сняла их с меня…
Еротиада издала хриплый, сдавленный звук и яростно содрала с головы клобук и камилавку.
Алена боялась дышать. Вот на пол полетела ряса, подрясник… это была большая удача, чем она могла рассчитывать, ведь Еротиаде вполне достаточно было надеть мантию игуменьи на свою заношенную рясу, чтобы создать видимость великолепия, – но она решила облачиться как следует быть. Игра тщеславия захватила ее всецело.
Алена робко потянулась к сброшенному подряснику, однако Еротиада одернула ее:
– Погоди.
Миг отчаяния – но вот из сундука летит сарпинковая сорочка:
– Надень ее, сбрось свои вериги.
Правда что: иначе как веригами заскорузлую посконину не назовешь. Но какое опасное мгновение: вдруг, пока она будет раздета, Еротиада не утерпит – и накинется на нее?
«Тогда я убью ее, – холодно сообщила Алена самой себе – и господу. – Помоги мне, не дай обагрить руки в крови!»
Пожалуй, и солдат, поднятый звуком рожка по тревоге, не одевался с такой быстротой, с какой Алена выскочила из одной сорочки и вскочила в другую. Не разобрать, от чего она испытала большее наслаждение: от прикосновения к телу чистой, мягкой ткани или от разочарованного вздоха Еротиады. Алене послышалось, будто сестра-трапезница даже зубами клацнула – точно хищник, упустивший жертву. Ох, только бы не заподозрила… только бы не заподозрила чего!
– Тебе помочь? – промурлыкала сестра Еротиада, глядя, как неумело, хотя и торопливо, Алена запахивает рясу, заталкивает волосы под крылья куколя.
Ну уж нет, подпустить ее к себе – это все, гибель.
– Tы поможешь мне это снять, – посулила Алена, выдавливая из себя насильственную улыбку и поглубже натягивая куколь, который так и вскакивал на затылок. Верно, улыбка удалась: лицо Еротиады пошло красными пятнами нетерпения. И все-таки она получала слишком большое удовольствие, облачаясь в одеяние игуменьи, чтобы спешить расстаться с этой облаткой своего честолюбия даже ради новой любовницы, а потому ее ничуть не удивил вопрос Алены:
– О, хоть бы малое зеркальце! Нет ли у тебя?
Конечно, зеркало держать в монастыре – грех смертный, незамолимый! «Глядишься в стекло зеркальное и зришь в нем не лик свой, а вражий лик, и диавола очи сквозь твои очи глядят, и прельщают, и сомущают, и вовлекают во грех…» Но Алена не ошиблась в своей наглости: не могло не быть зеркала у греховодницы, нечестивицы, Антихристовой сестры и полюбовницы! Смутившись лишь на мгновение, Еротиада кивнула, заговорщически улыбнулась:
– Погоди. Сейчас достану! – и склонилась над сундуком.
Время!
Алена с силой выбросила вперед ногу. Уткнувшись в высоко поднятый зад Еротиады, нога опрокинула ее вниз головой в глубокий сундук, а тяжелая крышка с такой силой свалилась на ее задранную поясницу, что сестра-трапезница издала задушенный вопль – и замерла.
«Уж не сломала ли я ей спину? – подумала Алена, с таким проворством отбрасывая крючок, захлопывая за собой дверь и задвигая засов (все двери келий были снабжены снаружи засовами, ибо за малейшие провинности монашки наказывались заточением), что окончание этой мысли настигло ее уже на спуске с лестницы, почти у выхода: – Дал бы бог!»
Она выскочила на крыльцо. О, слава те господи! Калитка еще не заперта, и стайка посланных за милостыней сестер лениво плетется по дороге.
– Погодите, сестры! Меня погодите! – взвизгнула Алена, срываясь с крыльца и летя по двору.
Мелькнуло лицо сестры-привратницы, искаженное тупым удивлением оттого, что благостная сестра-трапезница бежит вприпрыжку, словно одержимая бесом, – и тут же заверещали, заголосили за спиной:
– Держи! Хватай!
Не разбираясь, что произошло, Алена резко обернулась, и сестра-привратница налетела на нее со всего маху, но тут же была отброшена таким могучим тычком, что увалилась на спину, задрав голые ноги и захлебнувшись криком.
Что-то больно ударило Алену по спине. Она крутнулась, пытаясь изловить незримого преследователя, но поймала только собственную косу.