В армии Голованов никогда не служил, отделавшись военной кафедрой, а потому многочисленные рассказы о крутых берсерках, которых до сих пор выращивают в отдалённых местностях на радость доморощенной военщине, считал если и не байками, то некоторым преувеличением. Внезапное нападение на него в закрытом и охраняемом помещении не вписывалось в его картину мира. Сыграло свою роль и то, что довольно значительную часть информации о том, что ему предстоит сделать после наступления «Конца света», Голованов получал из голливудских фильмов и книг авторов модных боевиков. Следя за тем, как на экране затурканный клерк с лёгкостью расправляется с толпой вооружённых громил, Герман всегда отождествлял себя с таким героем. А вот сейчас отчего-то припомнился разговор с одним бывшим воякой, заведовавшим охраной в банке, где Голованов был членом наблюдательного совета. Лет пятнадцать прошло с тех пор, а вот поди ж ты, вспомнил… На банкете, посвященном какой-то знаменательной дате, полковник-отставник, до того момента почитавшийся Головановым за «тупого сапога», оказался его соседом по столу. Где-то между «третьей» и «шешнадцатой» завязался разговор, и вояка в какой-то момент сказал: «Вы, гражданские, всё время забываете, что перед тем, как научить нас командовать, нас учат подчиняться. И ещё нас учат быть готовым ко всему — тяготам, лишениям, смерти. Не всех учат хорошо, и не все хорошо учатся, но это темы не меняет!» Но понять, к чему подсознание извлекло из своих недр именно этот эпизод, Герман не успел — сперва он обострившимся в темноте слухом засёк быстрые шаги, потом оглушительно лязгнул замок — и дверь в комнату открылась. По глазам Голованова ударил яркий луч фонарика, и он попытался отвернуться, насколько позволяли связанные руки.
— Трубач, можно забирать — клиент уже ножками сучит и башкой вертит! — Звонкий молодой голос отразился от голых бетонных стен, вызвав у пленника приступ головокружения.
— Ну и вонища! — откликнулся, очевидно, этот самый Трубач, причём голос его показался Герману Геннадьевичу смутно знакомым. — Такого к командиру везти нельзя! Эй, гроза Твери и окрестностей! — Жёсткий мысок армейского ботинка чувствительно ткнулся Голованову в бок. — Вставай! Но учти, будешь вести себя неправильно — трындюлей отсыплю от всей моей широкой интеллигентской души! Усёк?
— Д-да, — с трудом выдавил Герман, даже и не помышлявший о том, чтобы оказать хотя бы малейшее сопротивление.
— Зер гуд! Мыться пошли, засранец! — Через напускную весёлость в какой-то момент прорвалась такая нешуточная злость, что по спине пленника пробежал холодок.
Верёвку тем временем разрезали, и всё тот же голос приказал:
— Встать, руки за спину!
Морщась от боли во всём теле, Голованов попытался выполнить команду, но тут его скрутил внезапный приступ тошноты, и его вырвало.
— Вот ведь свинья! — прокомментировал его действия первый охранник. — Как по бабам и детям стрелять — так орёл горный, а как отвечать — так того и гляди кони двинет! Хорошо хоть не на нас проблевался, уродец плюшевый! Серёг, а где его мыть будем?
— К реке отведи, здешнему водопроводу песец ещё год назад на постой пришёл…
— Что значит «отведи»? Разве мы…
— Для этого жирно будет, а у меня ещё дела есть.
— Тьфу ты! Дела у него! У меня тоже дела, может, есть! Что с ним возиться?
— Разговорчики, доброволец! — На этот раз в голосе говорившего не было и тени шутки. — Чтобы через пятнадцать минут эта шваль была уже у капитана! А ты, — Герман Геннадьевич понял, что обращаются уже к нему, — вставай! Симулировать потом будешь!
Кряхтя и покачиваясь, он таки выпрямился и, заложив руки за спину, стал ждать. Его провели по короткому коридорчику и вывели на улицу. «А, так я ещё в лагере. И держали меня в подвале одного из корпусов…» — определил Голованов, когда глаза привыкли к дневному свету.
— Понял меня, тёзка? Пятнадцать минут! Капитан и так злой…
— А чего злой-то? Вроде нормально всё получилось.
— Домой не попал. Ты бы как себя чувствовал, если бы вместо отдыха у жены под боком тебе пришлось во всяких притырков стрелять, а, Серый?
— Да уж… Ты, Трубач, не переживай — всё сделаю в лучшем виде!
И тут Голованов узнал паренька — это он вначале привозил продукты беженцам, а потом пытался защитить их от грабежа, но отступился, когда Денис застрелил ту бабу.
«Денис… Денис…» — попытавшись вспомнить, куда же делся его помощник, бывший преподаватель, бывший банкир и бывший главарь банды сделал мысленное усилие. Внезапно перед глазами встали события прошедшей ночи: предупреждение Савельева о том, что противник им не по зубам, автоматные пули, рвущие его тело пару минут спустя, фонтанчики чёрной в луче фонаря крови, когда Денис уже заваливался навзничь, а автомат всё грохотал и грохотал, надёжно переводя свою жертву в состояние «мертвее некуда». И слова про капитана, походя расстрелявшего мародёров, Герман тоже вспомнил!