– Да уж, весело, – мне стало по себе не столько от слов Карагода, сколько от того, каким спокойным будничным тоном он все это вещал. – Красивую картину маслом ты нарисовал.
– Бог милостив, глядишь, и проскочим, – меланхолично сказал Карагод, попивая кофе. – А ты что, испугался?
– Нет, – соврал я. – Ты еще про какие-то ягдгруппы говорил.
– Ягеры-то? Это дойчи, юберменши траханные, себе нервишки щекочут. Соберутся где-нибудь в Рейхе в группку, вроде как охотники – и в наши леса, на людей охотиться. Уши им режут, а потом у себя в Фатерлянде похваляются, что, мол, с партизанами воевали. И уши показывают. Только чаще случается, что потом их немецкими ушами коптильщики хрумкают. Хотя с ягерами нам встречаться тоже не стоит – оружие и снаряжение у них ой-ой, да и народ это бывалый, чаще всего ветераны Ваффен-СС или элитных частей, которым дома не сидится, все руки чешутся по старой привычке кому-нибудь кровь пустить. А то бывает, они и рисковать не хотят. Возьмут, какую-нибудь мирную ферму сожгут: поди разберись, чьи уши они потом своим фройляйн да фрау показывать будут – партизанские или фермерские? Ну, что, – Карагод поднял на меня глаза, – еще вопросы будут?
Я посмотрел на Алину – она была спокойна. Видимо, ужасы, о которых рассказывал нам Карагод, были для нее вполне обыденным делом.
– Последний вопрос: куда мы идем?
– Этого вам, братишки, знать не полагается. Идем и идем, а куда – не ваша забота. Веду я, вот и все. Если меня грохнут, Алина знает, к кому идти за помощью. Доволен?
– Вполне. Когда выступаем?
– Покурим на дорожку, да и пойдем, – Карагод вытащил из кармана бушлата тяжелый серебряный портсигар, явно трофейный. – Сигаретами не угощаю, у самого мало.
– Я свои курю, – я вытащил пачку, предложил Алине, но она отказалась.
– Ты что-то загрустила, – шепнул я девушке.
– Об отце думаю. – Алина помолчала. – Моего бегства ему не простят.
– Он мог уйти с нами.
– Ты не знаешь моего отца. Он всегда говорил, что его место – рядом с детьми.
Мне нечего было сказать. Тут и без слов все ясно. Думать о том, что ожидает учителя Лукошина, мне не хотелось. Уж наверняка ничего хорошего. Тяжелее всего было другое: мне показалось, что Алина очень спокойно об этом говорит. Вряд ли она так равнодушна к судьбе отца – похоже, единственного близкого ей человека. Все проще и страшнее: люди в этом мире так свыклись с мыслями о смерти, что она уже никого не пугает, а кому-то, возможно, кажется избавлением. И я снова вспомнил Ивана Шумилина.
– Алина, почему вы мне поверили? – задал я ей вопрос, который меня мучил с самого утра. – Нет, я, конечно, вам всем благодарен, но такая доверчивость опасна.
– Просто почувствовала, что надо поверить. В вас много всего, и хорошего, и плохого, но хорошего больше. И отец вам поверил, а он… чистый человек. Таких больше нет.
– Ну что, божьи люди, пора в дорожку, – сказал Карагод, очень кстати отвлекая меня от печальных мыслей.
Я заметил, что темнота вокруг меня значительно просветлела – начала действовать вервольф-таблетка. Я уже мог хорошо рассмотреть лицо Карагода: молодое, широкое, курносое, с пышными светлыми усами. Холодная апрельская ночь за окном вагона понемногу превращалась в густые сумерки, и я сразу с тоской вспомнил питерские белые ночи. Алина накинула на голову капюшон куртки, взвалила на плечо тяжелый мешок с припасами. Я предложил ей отдать мешок мне, но она покачала головой.
– Вам придется стрелять с двух рук, – сказала она.
Карагод взял еще один мешок, перекинул через плечо сумку с припасами, и мы покинули вагон. Прошли по путям, обходя застывший на рельсах прицепной состав, и углубились в железнодорожный тоннель, забитый локомотивами, путевыми машинами и металлоломом. Вскоре мы оказались у пролома в бетонной стене тоннеля, и Карагод нырнул туда первым. За проломом оказалось какое-то эксплуатационное помещение.
– Мы с Алекто идем первыми, – сказал наш проводник. – Кис и Тога в десяти метрах за нами. Что увидите, сразу стреляйте, разбираться потом будем. Только в нас не попадите.
Это всего лишь игра. Эти слова я повторил сам себе бессчетное количество раз, пока мы пробирались по заброшенным тоннелям к выходу из города. Мне и в самом деле начало казаться, что все происходящее со мной – нереально. Что это какой-то запутанный, бессвязный сон, похожий на кошмары, которые снятся больному при высокой температуре, когда видишь бесконечное множество каких-то мелких предметов и без конца совершаешь с ними одно и то же действие. Мы переходили из одного тоннеля в другой, и при этом каждый новый тоннель был в точности похож на пройденный. Мы лазали, пригнувшись, по каким-то трубам, гудящими под нашими шагами, перебирались через нагромождения прогнивших досок, металлолома, ржавые бочки, кучи щебня и битого камня, шлепали по дурно пахнущим лужам скопившейся на полу воды и жидкой грязи, опять оказывались в тоннелях, спускались и поднимались по металлическим лесенками – представления не имею, сколько времени продолжался наш переход по этому лабиринту. Если не считать нескольких крыс, ничего живого в подземных переходах станции я не увидел. Воздух был сырой, пропитанный едкой вонью.
– Тога, – позвал я, – ты за фоном следишь?
– Естественно. Сейчас на этом участке сорок миллирентген в час.
– А на предыдущем?
– Столько же. Здесь подземелье, сильной грязи не будет.
– Держи свой приборчик постоянно включенным, понял?
– Будь спок. От девушек прятаться не придется.
– Здесь радиации нет, – сказал Карагод. – Дальше, к северу, попадаются пятна. Но мы теми местами не пойдем.
– И на этом спасибо. Между прочим, сорок миллирентген не есть норма.
– Я, когда маленький был, люди от радиации больше болели, – сказал Карагод, закуривая: видимо, наш поводырь решил сделать маленький привал. – Мы тогда в подземном городе жили, так каждую неделю кто-то помирал. А потом привыкли, что ли. Наш доктор раз в месяц всем какие-то таблетки дает, а иногда капельницы ставит, если кто из отравленных мест пришел. И ничего, помогает.
– А где ваш доктор лекарства берет?
– По-разному. Когда у дойчей или шуцманов бесплатно затовариваемся, – ну, ты понял, – когда американцы присылают.
– О, у вас с ними связь налажена?
– Есть маленько. Время от времени их киберпланеры нам кое-какие грузы доставляют. Патроны, оружие, консервы, лекарства, радиоштуки всякие.
– Радиоштуки? – оживился Тога.
– Ага, детальки в коробках. Пару раз компьютеры присылали, как у тебя. Только твоя техника немецкая, а у них другая немного. Но много не присылают, то ли жадничают, то ли у самих не хватает. Оно и понятно: дойчи уже на их территории хозяйничают. По радио говорили, они Лос-Анджелес ракетами дотла сожгли, Сан-Франциско захватили вместе с японцами.
– Так там и японцы воюют? – спросил я.
– А как же, они с дойчами союзники. Их император Шимода каждый день по радио обещает американцам за водородные бомбежки отомстить. Мы, говорит, всю Америку от океана и до океана кровью зальем. Там от Японии ни хрена не осталось, половина страны после ракетных ударов под воду ушла, а все грозятся, ронины, мать их перетак.
– Слышь, Леха, – приободрился казанец, – не все так в этом мире скверно, если Ай-Ти прогрессируют.
– Нашел чему радоваться. Люди друг друга жрут, а ты про Ай-Ти.
– Спецов у нас не хватает, – внезапно сказал Карагод. – Один Сашка Стриж малость в электронике петрит, но Георгий говорит, что ему учиться надо. А где тут учиться?