Директор вот так же положил голову на ладонь, подумал и сказал:
— Ну мы же не монастырь и не секта. Тебе никто ничего не запрещает, но при этом мы исходим из того, что идиоты к нам в Контору не попадают, а стало быть, идиотских вещей ты делать не будешь.
Бондарев попросил привести пример идиотской вещи.
— Хм. Роман с какой-нибудь кинозвездой или телеведущей. Это такие люди, за которыми даже в ванную комнату съёмочная группа ходит. Засветишься.
Бондарев попытался вспомнить пару кинозвёзд, вспомнил Мэрилин Монро и Наталью Крачковскую, которую недавно видел в рекламном ролике. Пьяный роман с Монро Бондареву уже не грозил, Крачковская была не в его вкусе, поэтому Бондарев признал доводы Директора разумными.
— Ну, а допустим, не кинозвезда… Обычная девушка.
— Так, — поощрительно кивнул Директор.
— Если у нас с ней будут серьёзные отношения, я должен буду ей что-то рассказать про себя, про свою работу…
— Логично, — согласился Директор. — Тут есть два варианта. Вариант первый — ты ей врёшь. Как я уже говорил, идиотов мы в Контору не берём, а стало быть, ты достаточно умён, чтобы врать своей жене всю жизнь. Это хлопотно, но реально. Я знаю пару человек, у которых это получается уже на протяжении лет пятнадцати.
— Вариант второй?
— Второй… — Директор повернул кольцо на пальце. — Моя жена работает в этом здании. Отпадает необходимость врать, но…
— Что — но?
— Появляются другие проблемы… Впрочем, это уже неважно. На всякий случай, моя официальная позиция на этот счёт — я очень счастлив в браке. Запомни это и скажи моей жене, если она тебя спросит.
— Я не знаю вашу жену.
— Она тебя знает. И она… Ладно, замнём для ясности. А вообще… — С лица Директора исчезло расслабленно-добродушное выражение. — Может, я не должен тебе такое говорить… А может, ты и сам уже до этого додумался. Наша работа — это не прогулки при луне. Наша работа связана с риском, а риск в данном случае трактуется как «высокая вероятность преждевременной насильственной смерти». Смерть не причиняет страданий тому, кто погибает. Он был — его не стало. Но если есть человек, который был связан с погибшим серьёзными отношениями… Этот человек будет страдать. От него как будто оторвут кусок собственной плоти. И рана будет заживать очень долго. Возможно, она так никогда и не заживёт. Поэтому…
— Я понял, — сказал Бондарев.
— Я не призываю тебя давать обет безбрачия или…
— Я понял.
— Просто имей в виду.
— Я понял.
— Ты, наверное, думаешь: зря я спросил у старого дурака, испортил он мне все настроение…
— Мне уже не восемнадцать лет, — сказал Бондарев. — И всё это я уже знал сам.
Он подумал про свою девушку, ту, которая работала бухгалтером и знакомство с которой в конечном итоге привело к памятной встрече с Крестинским и Ахмедом Маскеровым на зимнем шоссе. Когда после той встречи Бондарева стали медленно, но верно прижимать к ногтю, он забеспокоился за девушку — как бы и ей попутно не досталось. Бондарев пытался ей дозвониться и сказать, чтобы она пока с ним не встречалась и отрицала всякие с ним отношения… Но это оказалось излишним — девушка оказалась сообразительной и моментально вычеркнула Бондарева из записной книжки и из памяти. Ни на один его звонок она не ответила. Растерянный Бондарев сидел на кухне и пытался с помощью алкоголя разобраться — хорошо это или плохо. С одной стороны, хорошо, что у бондаревской подруги — извините, бывшей подруги — не возникнет из-за него проблем. С другой стороны… Если все так хорошо, то почему же мне так плохо?!
Бондарев все это помнил. И ему было далеко не восемнадцать лет. Восемнадцать лет было Ксене — и Бондарев встретил её примерно через месяц после общения с Директором на тему любви и брака внутри Конторы.
Вот тогда и начались кошмары.
4
В ту ночь Бондарев вернулся из командировки во Владивосток. Это была «точечная» командировка, то есть ему не нужно было собирать информацию, выявлять связи, получать подтверждение информации и так далее. Все это уже было сделано другими людьми. Бондарев прилетел во Владивосток на три часа, а потом улетел обратно, чтобы услышать в телевизионных новостях следующего дня об убийстве дальневосточного криминального авторитета.
Около пяти утра Бондарев поставил машину в гараж и направился к подъезду. Он хотел спать, но помнил, что находится в Москве, а в Москве с тобой может случиться что угодно и когда угодно; посещение мюзикла или футбольного матча, поход в магазин или просто пересечение дороги могли иметь самые непредсказуемые последствия. Москва не позволяла Бондареву расслабиться, и он не то чтобы любил её за это, но во всяком случае уважал.
На этот раз «что угодно» приняло форму странного звука, который возник в рассветных сумерках и быстро продвигался в сторону Бондарева. Потом из межподъездной арки вышла девушка. Бондарев посмотрел на её ноги и понимающе кивнул — девушка шла босиком, намеренно шлёпая голыми пятками по лужам, поднимая брызги и нарушая тишину воинственно-хлюпающими звуками.
Девушка заметила Бондарева, заметила его взгляд, остановилась и отчётливо произнесла:
— Как. Хочу. Так. Хожу.
Было похоже, что эту фразу она произносит уже не впервые за эту ночь. А ещё она слегка покачивалась.
— Да ради бога, — ответил Бондарев. Он вдруг понял, что по-прежнему таращится на её ноги. Только уже не на босые ступни, а на забрызганные икры. Вообще-то на девушке было длинное вечернее платье, но шлёпать в нём по лужам было неудобно, поэтому она ухватила подол в кулак и задрала его выше колен.
Бондарев поспешно поднял взгляд, всмотрелся в лицо и вспомнил, что уже видел эту девушку. Она жила в соседнем подъезде, и она… Она была красива, что для Бондарева было скорее минусом, чем плюсом — некрасивые люди запоминаются дефектами лица или телосложения, люди с красивыми и правильными чертами лица сливались для Бондарева в одну огромную обложку глянцевого журнала. Почему же он всё-таки вспомнил эту босоногую девицу? Не из-за её красоты, а из-за чего-то другого… Точно. У неё был далматинский дог.
Теперь, когда вроде бы все выяснилось, Бондарев продолжил движение к подъезду, а девушка по-прежнему стояла на месте, словно собиралась с силами.
— Имею. Право. Хоть. Раз. В год.
Бондарев озадаченно обернулся и сообразил, что это было продолжение предыдущей фразы. Такими темпами девушка могла завершить высказывание своей мысли к завтрашнему вечеру. Взгляд её при этом оставался неопределённо-шальным, как будто она ещё не решила, чем ей сейчас заняться — то ли пойти домой, то ли всё же поискать потерянные туфли, то ли поехать на Поклонную гору купаться в фонтанах.
Потом в её голове, видимо, что-то щёлкнуло, она поправила волосы, нахмурилась, посмотрела на свои ноги и сказала более нормальным тоном:
— Между прочим, я совсем не пьяная.
— Кто бы сомневался, — сказал Бондарев.
— А что вы тут вообще стоите? Делать вам, что ли, нечего?
— Я сейчас пойду спать, — пообещал Бондарев. — Только удостоверюсь, что ты дошла до своего подъезда.
— "Ты"? Разве мы знакомы?
— Мы незнакомы, просто я старше… Хотя можно и на «вы». Если хочешь.
— Старше? А сколько тебе?
— Тридцать четыре, — автоматически соврал Бондарев.
— Ну и как?
— В каком смысле?
— Это интересно — тридцать четыре года?
— Когда как.
— Я что-то с трудом представляю, как можно жить в тридцать четыре года… Разве это не скучно? Тридцать четыре — это же почти пятьдесят… А пятьдесят — это почти уже и все… Вот мне, — она приложила раскрытую ладонь к груди, словно собиралась поведать страшную тайну. — Мне скоро девятнадцать, и я чувствую, что лучшие мои годы уже позади… Впереди — какая-то фигня. Работа всякая, замуж выходить… Как-то тоскливо все это. Я не представляю, как ты дожил до тридцати четырех и не свихнулся.