— Я знаю, где ты ещё ошибся. Во-первых, у Алексея и у тебя не будет месяца-другого на раскрутку. Мы получили новую информацию, ситуация изменилась, и Директор будет форсировать события. Все случится гораздо быстрее, и я сомневаюсь, что твой парень сможет нам пригодиться. Хорошо, если он просто сможет уцелеть. Твой второй просчёт — ты не предполагал, что я узнаю обо всех твоих ошибках.
— Нет, ты не узнал обо всех моих ошибках. Ты узнал только о чём-то одном и нафантазировал себе каких-то кошмаров. Остальное я сам тебе все рассказал.
— Моя идея была интереснее, — сказал Бондарев. — Я решил, что ты продал Воробья туркам. В своё оправдание могу сказать, что эта идея пришла мне в голову на Сардинии, а там очень жаркое солнце. И я мало спал последние дни.
— Перегрелся? Бывает. Но ты не дослушал меня. Мой список ошибок ещё не завершён.
— Господи, куда уж дальше…
— Ты не причитай, а готовь противоядие — я же всё-таки не предатель. Директор не одобрит твоей самодеятельности.
— Я сначала дослушаю до конца, — сказал Бондарев.
— У Алексея остались дома мать и сестра. Они, разумеется, ничего о нём не знают. Алексей тоже о них ничего не знает, но он уверен, что ценой своего исчезновения обеспечил им безопасность. На этой уверенности базируется его желание с нами работать. Если этой уверенности не будет, он пошлёт все на три буквы и снова побежит спасать родных.
— Но ты же говорил, что все утряслось. Полковника Фоменко я сам видел — смирного, бледного и мёртвого. Всё было в порядке. Разве нет?
— Не совсем.
— Вообще, ошибок уже слишком много, тебе не кажется?
— Кажется. Я сознаю свою вину и только поэтому выслушиваю твои дурацкие замечания.
— Что же ещё стряслось?
— Я вчера вечером вернулся в Москву, ездил посмотреть, что там с семьёй Алексея. Я туда ездил и раньше. Я отслеживаю ситуацию. И там все очень плохо. Настолько плохо, что я нашёл Алексея и хотел ему все рассказать…
— Надеюсь, что ты это не сделал.
— В последний момент я сдержатся.
— Это правильно, и это профессионально.
— Но если мы пустим ситуацию с его семьёй на самотёк, то там всё кончится очень плохо. И когда Алексей потом узнает…
— На его месте я бы разнёс тебе башку.
— И был бы абсолютно прав.
— Хм, — сказан Бондарев. — А ты точно Дюк, а не его клон? Дюк, которого я знал, никогда не отличался самокритичностью.
— Я же говорю: кризис среднего возраста и муки совести.
5
— По поводу семьи Белова. Полковник Фоменко погиб. Его сын теперь — напуганный до смерти невротик. Людям Фоменко плевать на Алексея, потому что это было личным делом полковника. Но у Фоменко есть жена. Истеричная дура, которую Фоменко терпеть не мог. Когда полковник пропал, она совсем слетела с катушек, стала орать о светлой памяти своего героического мужа, который пал в борьбе с преступностью. Короче говоря, она хотела, чтобы за смерть мужа кто-то ответил. Алексея найти невозможно, зато его сестра и мать в городе, что называется, под рукой. И эта дура вбила себе в голову, что они замешаны в убийстве её мужа. Заманили его куда-то и убили. И вот эта несчастная вдова начинает бегать по городу и жаловаться на свою горькую долю — героический муж погиб, оставив всего лишь три квартиры, две дачи и четыре машины, а убийцы ходят на свободе! Влиятельных знакомых у полковника было достаточно, и теперь они все хотят поддержать его вдову. Милицейское начальство тоже вынуждено реагировать — кто-то же должен ответить за гибель полковника милиции. Они, недолго думая, арестовывают мать и сестру Алексея, тем более что за них вступаться некому. Быстро подбирают улики, стряпают дело, и на следующей неделе должен состояться суд. Шансов у Беловых — ноль. Их гарантированно посадят, чтобы успокоить вдову Фоменко.
— Это, конечно, хреново, — задумчиво произнёс Бондарев. — Но это не совсем в нашей компетенции. Это не является прямой и явной угрозой национальной безопасности.
— Извини, но не пошёл бы ты со своей национальной безопасностью? — вежливо сказал Дюк. — Я взял Алексея к нам, и это значит, что я за него отвечаю и я перед ним отвечаю. Слышал такую фразу — мы в ответе за тех, кого приручили?
— Это что, из Библии?
— Неважно. Просто надо что-то делать, надо как-то вытаскивать родных Белова!
— Ты всю кашу заварил, ты и вытаскивай, гуманист несчастный.
— Так ты же меня отравил, придурок!
— Ах да, — спохватился Бондарев. — Противоядие… — он вытащил из кармана пачку таблеток фестала и бросил на стол перед Дюком. — На, успокойся. «Яд или галлюциногены?» — передразнил он Дюка и тихо засмеялся. — Это тебе за корейскую кухню, которой ты меня как-то отравил…
Из сумрака беззвучно возник Марат и поставил на стол бутылку водки.
— Это противоядие ещё круче, — сказал он.
— Сначала — за Воробья, — сказал Бондарев.
Они выпили, не чокаясь, и некоторое время сидели молча. Потом Дюк, существенно порозовевший за последние минуты, сказал:
— При всём уважении к покойному… Болтун был невыносимый.
— Присоединяюсь, — сказал Марат.
— Аналогично, — сказал Бондарев.
6
В этом длинном разговоре не было учтено одно обстоятельство — пока Дюк возвращался в Москву, искал Алексея, беседовал с ним, потом обедал в ресторане, воображал себя отравленным и исповедовался Бондареву, в деле Беловых произошли определённые изменения. Не в лучшую для сестры и матери Алексея сторону.
И суд мог теперь просто не понадобиться. Все могло быть решено гораздо проще — одним сильным движением руки.
Часть VI
Глава 29
Перед рассветом
1
Это снова была ночь, и, как водится ночью, всё было слегка неясно, недоговорено и неопределённо. Это была ночь, и все мрачные мысли, все плохие предчувствия, все ожидания худшего, все эти уродливые призраки будущего выползали из тёмных мест своего постоянного обитания.
Однако поскольку это была ночь и все контуры были размыты темнотой и усталостью, то и призраки казались нечёткими, нереальными. Как будто от них можно было отмахнуться и загнать в их прежнее логово. Отчасти это ощущение было иллюзией. Отчасти — нет.
И главным преимуществом такой ночи было то, что до рассвета оставалось ещё несколько часов. Их можно было потратить на сон, на раскладывание пасьянса, на чистку личного оружия, на последние согласования по телефону, на попытку вспомнить, что же было хорошего и плохого в оставшейся за плечами жизни.
Но потом неминуемо всходило солнце, выжигая ночную неопределённость и заставляя принять то последнее и окончательное решение, от которого зависело все.
Действительно все.
2
Это приказ, детка. Почему приказы все такие дурацкие? Дурацкие и серьёзные. Почему не бывает смешных и легкомысленных приказов — например, перемазать всех шоколадным кремом… Сводить всех в цирк, купить красные капроновые носы, большие дурацкие уши на резиночке… Выкинуть этот ящик к чёртовой матери…
Второй был чертовски серьёзен, когда говорил: «Это приказ, детка». Вероятно, он и вправду думал, что это важно, что это имеет какой-то великий смысл — убить Харкевича, не допустить утечку информации, не отдать налаженный бизнес в жадные чужие руки, продать каким-нибудь сумасшедшим этот ящик… Продать сумасшедшим ящик и не заметить, что сам стал сумасшедшим, раз начал торговлю такими вещами. Стал серьёзным, обстоятельным, ответственным безумцем.