Наша встреча затянулась до полуночи. Я попрощался и, вернувшись домой, растянулся на своей постели, теплой, как объятия матери. Я очень устал за день, но долго не мог уснуть. Мысли о Саадат не оставляли меня.
Девушка не пришла и на следующий день. Мною овладело беспокойство, я стал сомневаться. Не обиделась ли она? Ведь в последнем письме я намекнул, что нам нужно пореже переписываться? «А может быть, она ждет, когда посхлынет родня, — утешал я себя, — или она стесняется прийти, потому что здесь ее мать?»
После завтрака я пошел прогуляться по городу.
Ташкент изменился до неузнаваемости. Новые здания, которых я не видел, новые улицы. Даже прохожие изменились. Захваченный новыми впечатлениями, я не заметил, что наступил час обеда. Я поспешил домой. Поев приготовленной матерью шурпы, я уселся за газеты.
Но мне не читалось. Смотрю в газету, а думаю о Саадат. При малейшем стуке я поглядывал на калитку.
И вот, наконец, вошла та, которую я так долго ждал. Как забилось у меня сердце.
Но это была не та Саадат, которую я рисовал в своем воображении, — девочка-подросток, со многими косичками, в мешковатом, старого покроя платье под уродливой паранджой. Нет, передо мной стояла вполне современная девушка, изящно и даже людно одетая, на высокой пышной прическе у нее был тот самый берет, который я ей послал и который очень шел ей.
Прикусив губку, она нарочито небрежно играла маленьким портфелем и казалась очень спущенной, когда подходила к нам. Щеки ее стали пунцовыми то ли от ходьбы по жаре, то ли от смущения. Лоб покрылся мелкими капельками пота.
Я живо вскочил с места и четким военным шагом пошел ей навстречу. Поздоровавшись, я задержал ее руку в своей. Саадат смутилась еще больше. Она готова была вспорхнуть ласточкой и улететь…
Наконец, высвободив руку, девушка поздоровалась с моей матушкой, та усадила ее и принесла угощенье. Мы сидели друг против друга за низеньким столиком. Старушка разломила лепешку и принялась разливать чай.
— Не трудитесь, тети. Позвольте мне. Я буду наливать.
— Оставь, миленькая, я сама. Ты сейчас гостья, детка. Вот будешь здорова — тебе много еще раз придется наливать чай Джуре.
В бесхитростных словах матушки проскользнул намек. Саадат вспыхнула и украдкой взглянула на меня. Я — на нее. Наши взгляды встретились, и мы не могли не улыбнуться друг другу. Саадат опустила глаза.
Сколько обаяния и прелести было в Саадат. Красота ее расцвела, и выразительное, нежное лицо ее, каждый взгляд, каждое движение сулили счастье тому, кто заслужит ее любовь.
Невольное наше молчание прервала старушка.
— Поговорите тут, детки, а я загляну на кухню.
— О, — спохватилась Саадат, — не беспокойтесь, тетя, ничего не надо. Я сейчас ухожу.
— Почему это уходишь? Нет, посиди, поговори с Джурой. Что я, барана для тебя зарежу? Угощу простой шурпой, которую мы всегда варим. Вот и все!
— Мне просто неудобно, — отозвалась Саадат, — сидеть и смотреть, как вы тут хлопочете.
Вмешался я:
— Матушка, приготовьте все, что нужно. Я давно не стряпал. И сам сготовлю плов.
— Да что вы, Джура? Возиться у котла в военной форме, такой красивой? — воскликнула Саадат. — А я тут на что?
Но старушка замахала руками, зашумела и ушла на кухню, оставив нас наедине. Разговор оборвался. Я мучительно придумывал, что бы сказать.
— Почему ты в каникулы ходишь с портфелем? — наконец решился я. — Когда я послал к тебе Абдугани, ему сказали, что ты в школе. Разве учебный год не закончился?
— Ученье-то кончилось, да меня послали агитатором в женский клуб. Я никогда общественной работы не вела. Очень трудно! С утра до вечера занята.
— Ого, какой ты стала активисткой! А я и двух человек не могу сагитировать.
Саадат бросила на меня укоризненный взгляд.
— Вот вы все и повернули по-своему. Вы, ленинградцы, остры на язык.
С обиженным видом я заморгал глазами и, вынув из кармана шелковый платочек — подарок Саадат, начал с комичным смущением вытирать несуществующие слезы. Саадат, конечно, узнала платочек, но сделала вид, что ничего не замечает. И только покачивала головой. Она едва сдерживала себя, чтобы не прыснуть от смеха.
В дверях показался Ядгар, тащивший за собой игрушечную арбу. Не обратив на меня ни малейшего внимания, сияя от радости, он бросился обнимать Саадат.
— Тетя Саадат, вы пришли? Почему завтра не приходили? (Мальчик хотел сказать «вчера»).
Саадат прижала его к груди и приласкала. А я смотрел на них обоих и думал: «Искренна ли она? Будет ли так же ласкать его потом, когда мы поженимся? А когда откроется история Ядгара, что она скажет?» В памяти всплыло мое приключение. Я сравнивал Саадат с легкомысленной матерью Ядгара. Саадат совсем другая. Какая игра судьбы! Брошенный матерью ребенок — в объятиях молоденькой девушки…