Обратно на дорогу возвращались молча. Предстоял путь до Новгорода — несколько часов в седле. А затем можно будет расслабиться, отдохнуть и даже — о счастье! — ни о чем не думать.
— Неделька погиб? — воскликнул Харузин. — Пал жертвой заговора? Не может этого быть!
Почему-то вспомнилась фраза, прозвучавшая в одном из популярных боевиков конца двадцатого столетия. Произносится сверхироничным голосом и сопровождается пожатием плеч: «Киллер застрелил пенсионера». Приблизительно так же звучало в середине шестнадцатого утверждение: «Скоморох пал жертвой боярского заговора».
Наташа спустилась из своей светелки и устроилась за столом, желая принять участие в общей беседе. На ней был скромный девичий наряд, на щеках играл румянец — вообще, чувствовала она себя неплохо и уже начинала понемножку скучать, сидя в хоромах, — хотя еще в начале зимы давала себе торжественную клятву: больше никаких приключений!
— Расскажите все по порядку, — попросила Наташа. — Чтобы мы все чувствовали себя полноправными членами общества.
Флор быстро пересказал главное из того, что они с Вадимом разведали.
После долгого молчания Харузин выговорил:
— Это надо осмыслить во всех деталях и всесторонне, граждане. Кому, говорите, принадлежит урочище? Боярину Туренину? А кто он такой, этот Туренин?
Вадим с Флором переглянулись. Мысль о том, что Туренин может каким-то образом быть связан со смертью Недельки, до сих пор не приходила им в голову. Наконец Флор спросил:
— При чем здесь боярин? То, что какие-то злоумышленники зазвали Недельку в домик, принадлежащий Туренину, еще ничего не явствует. Просто они знали, что дом пустует, вот и…
— Им на ум пришла именно эта изба, — перебил Харузин, — а не какая-то другая. Они точно знали, что она пустует, что там можно хоть слона убить — никто не заметит… Может, тут и нет никакой связи с этим Турениным, а может, и есть. Впрочем, мне кажется, что вообще не имеет смысла разыскивать убийцу. Пусть все это гнусно, но…
— Что? — вскинулся Флор.
— Недельку этим не вернешь. А мы опять влезем в неприятную историю, — честно сказал Харузин. — Я, ребята, боюсь. Тут заговорщики кишат на каждом шагу, а царя Иоанна вот-вот разобьет паранойя. И тогда такое начнется — только держись! По мне так, лучше всего — сидеть в тени.
— Если выпало в империи родиться, — процитировал Вадим, — лучше жить в глухой провинции, у моря…
— Именно, — кивнул Харузин. — Меня, кстати, всегда поражало, почему все эти господа, вроде князя Серебряного, лезли в политику, чего-то добивались, «светились»… Сидели бы у себя в имении, разводили зеркальных карпов и прекрасно существовали посреди природы, не отравленной экологическим кризисом. Нет, нужно было им непременно сунуться и высказать свое мнение, а потом — готово дело, палач наготове, и тебя уже колесуют. Счастья своего эти люди не знали, вот что я вам скажу.
— А ты? — спросил Флор. — Ты знаешь свое счастье?
— Я, может, и знаю, — вздохнул Харузин, — только вы все равно мне спокойно помереть не дадите. Затянете в какую-нибудь глупую интригу и задушите.
— Насчет Туренина — мысль интересная, — вернулся к предыдущей теме Флор. — Я отправлю человека за Лаврентием. Пусть брат приедет. Он умный, нам его помощь сейчас очень пригодится.
— И поддержка Волоколамского монастыря — тоже, — вставил Харузин.
— Что? — переспросил Вадим.
— Да то, — тяжело вздохнул Харузин, — что монастырь влиятельный. Кует там кадры. Выпускает специалистов по государственному интриганству. Тамошние монахи — люди умные и в политике опытные. Так что их знания для нас, ребята, на вес золота. Да и по Лавру лично я соскучился, не знаю кто как.
Флор кивнул. Наташа все это время сидела молча, подперев ладонью щеку, поглядывала на Флорушку — ясного сокола своего, а когда он отвечал ей взглядом, опускала ресницы. Очень она похорошела, скоро совсем расцветет. Так и расцеловал бы ее Флор!
— Так я пойду распоряжусь, — сказал Флор, поднимаясь. — Ты, Харузин, очень дельный человек. И неглупый, и нетрусливый.
— Я покой люблю, — сказал Сергей. Непонятно, к чему.
Когда Флор вышел, трое друзей из Питера сидели молча — каждый думал о Неделькиной смерти, только каждый переживал и обдумывал ее по-своему.
Вообще смерть для человека двадцатого века — с одной стороны, вещь довольно обыденная. После двух-то мировых войн! После сталинских репрессий! Любой мог помереть в любой момент, очень даже запросто. И похоронят в братской могиле, как будто ни твоя жизнь, ни твой уход из нее никакого значения не имели.