Сейчас раздражала необходимость следить за мелкими камешками, попадающими под ноги. Хорошо еще, подумал Влад, что нет дождя – по мокрой тропе идти было бы просто невозможно.
И еще раздражал... даже не раздражал – злил немец, уверенно карабкающийся сзади. Непонятно, какие статьи пишет немец, но злить людей, настраивать их против себя – это он умел профессионально.
Если бы не глухое раздражение, которое испытывал Гетьман к немцу еще со вчерашнего дня, то все сегодня было бы по-другому. Не поперся бы Влад в деревню, не стал бы лезть по этой тропе. Не стал бы, точно.
Еще, кстати, было не поздно остановиться, повернуть назад. Немец мог что угодно говорить о своих правах, но за его безопасность отвечал все-таки Влад. И мог потребовать. И заставить, в конце концов.
Олежек Столяров отлично справлялся с подобными задачами.
Ну, помяли бы немца немного, ну, выслушали бы от него ругательства и оскорбления.
Интересно, откуда он так знает язык? И почему скрывал, что его знает? И почему безбашенно прется в самое пекло?
Влад почувствовал, что его начинает знобить. Несмотря на то, что солнце пекло немилосердно, что вот уже метров триста брел он в гору – холод тонкими иголочками побежал по спине, плечам.
Неприятное чувство. И самое скверное – ничего хорошего оно не предвещало. Влад привык верить своим предчувствиям, они неоднократно его выручали еще в Харькове – и в детстве, и уже когда тянул лямку опера.
Влад чуть не вскрикнул, когда чей-то холодный взгляд хлестнул его по лицу. Словно лезвие. Словно кто-то полоснул ножом, вонзил в плоть, но потом вдруг опомнился и вел лезвие дальше медленно, не торопясь, от правого виска к левой щеке.
Но на тропе вверху никого не было. Только дрожащий воздух, белесые камни и пыль.
Но взгляд был – тяжелый, малоподвижный, недобрый.
«Люди так не могут смотреть», – подумал Влад, с ужасом ощущая, как руки слабеют, и по телу начинает расползаться липкая слабость.
На все двести метров, которые оставались до вершины, тропа была пуста. Но кто-то все равно смотрел. И этот «кто-то» был неподалеку – метрах в пятидесяти, не больше.
Влад остановился.
– Устали? – тут же осведомился идущий следом Мюллер. – Могу поддержать. Хотите – понесу автомат?
«Как холодно», – подумал Гетьман.
Теперь даже ветер обжигал холодом, даже солнечный свет лился сверху как ледяная вода, выстуживая кровь, сковывая мышцы и парализуя разум.
Сил осталось только на то, чтобы стоять и смотреть вверх, на тропу, откуда приближалось...
Приближалось. С каждой секундой оно было ближе – и все равно на тропе не было никого. Не было.
Бежать...
Мысль эта даже не пронеслась – медленно просочилась сквозь замерзший мозг. И превратилась в комочек льда, рядом с мыслью о том, что нужно стрелять, нужно хлестнуть длинной очередью по клубящемуся мареву, отгородиться от приближающегося ужаса сполохами выстрелов.
Бежать... Выстрелить... Бежать... Выстрелить...
Влад повторял эти слова бесшумно, одними губами, понимая, что это не поможет, что нужно не проговаривать про себя ставшие бессмысленными слова, а действовать. Бежать, отшвырнув в сторону немца, или стрелять. Делать хоть что-то...
– Дай свой автомат, – сказал немец сзади. – Передай его мне.
Ровный голос. Отстраненный и размеренный. Гетьман должен отдать оружие. Этому голосу нельзя не подчиниться.
Влад разжал пальцы левой руки, сжимавшей цевье.
– Хорошо, – сказал немец. – Теперь – опусти правую руку. Просто опусти.
Оружие стало тяжелым, Гетьман не мог уже удерживать его. Автомат тянул руку к земле. И Влад понимал, что лучше не сопротивляться. Это правильно – отдать «калашникова» немцу.
Пусть тащит его сам. Немец сильный. А когда будет нужно... Если будет нужно, то оружие можно у корреспондента забрать.
Но не будет нужно. Здесь нет никого, кто мог бы угрожать. Все уже ушли. Это были бандиты – мусульмане и просто интернациональный сброд, убивающие даже не ради наживы, а для удовольствия.
Они уже ушли.
Нужно только подняться к монастырю, осмотреть там все. Вряд ли там лучше, чем в деревне. Наверное, и монахи умерли так же, как жители деревни, не пытаясь ни сопротивляться, ни бежать.
Наверное, они стояли в своих кельях и ждали, когда смерть, холодная и неотвратимая, войдет и сделает свое дело. Стояли так же, как стоит сейчас он, Влад.
Немец осторожно коснулся автомата, легонько потянул его к себе, словно боясь потревожить Гетьмана.
Холод подступал к сердцу. Стекал вязкими волнами сверху, по тропе, как ледник, и выхолаживал душу Влада, оседая кристалликами на сердце.