Да и сама директриса, как почудилось Хлое, во время разговора про Бальдерика не смогла скрыть неприязни - или страха? Мучимая и разрываемая жуткими догадками, одна другой мрачнее, Хлоя отошла от окна и улеглась в кровать, завернувшись в лёгкое летнее одеяло.
Она, должно быть, забылась на какое-то время беспокойным сном, и проснулась только сейчас, от негромкого хлопка двери. В её комнату кто-то зашёл; чьи-то маленькие детские ножки чуть слышно прошлёпали босиком к её кровати, и тёплая, худая ладошка прикоснулась к волосам женщины, ласково погладив её по голове.
Однако, вместо нежности или радости, что испытывают взрослые, когда ребёнок гладит их по волосам, в эти растянувшиеся на целую века несколько минут Хлоя испытала настоящий ужас, гадюкой заползший к ней в душу и не желавший выползать. Должно быть, виной тому была ночная темнота, нарушаемая только молочно-белым светом полной луны в окно, зловещий вой волков в лесу, гулко разносящийся эхом на километры вокруг, и песенка, которую вполголоса пело это ночное создание. Женщина не могла разобрать слов - слишком тихо и невнятно звучало это пение, но сама простая, незатейливая мелодия, исполняемая нежным детским голосом, вводила её в необъяснимый трепет.
Хлоя лежала, крепко зажмурив глаза и боясь повернуть голову в сторону загадочного ребёнка; пение продолжалось, отдаваясь пугающим эхом и болью от страха в каждой клеточке её тела. Хлою сотрясала крупная дрожь, воображение, которым женщина, приземлённая от природы, обычно редко пользовалась, теперь рисовало перед её мысленным взором образ маленькой девочки-призрака с пустыми глазницами и гниющей кожей. Наконец, липкий страх понемногу отступил, уступив место мрачной решимости узнать, кому же принадлежат эти маленькие холодные ладошки и нежный высокий голос; где-то в глубине её души даже шевельнулась мысль, что, может, никакое это не приведение, а просто одна из воспитанниц интерната. Собрав в кулак остатки воли, женщина резко повернула голову, невольно сбросив с волос детские ладони, и на миг разглядела в сгустившейся темноте маленькую белую фигурку с каким-то большим бесформенным предметом в руке. Поняв, что Хлоя её увидела, ночное создание тихо вскрикнуло и стремительно метнулось к выходу из комнаты, выронив из рук свой предмет; женщина же была так измучена, что у неё не было не малейшего желания устраивать погоню.
* * *
Новый день пришёл с чириканьем воробья и воркованием голубей за окном, с запахом свежеиспечённых булочек из столовой на первом этаже и нежным светом первых солнечных лучей в окно. Хлоя лежала на ещё не заправленной кровати и с лёгким разочарованием сознавала, что при солнечном свете отведённая ей комната оказалась далеко не такой уютной, как ей показалось ночью: зелёные обои местами ободраны, махровая пыль на не знавшей влажной уборки тумбочке и такой же грязный пол, кое-как прикрытый старым дранным ковром.
Но стоило женщине подойти к большому настенному зеркалу, возвышавшемуся от пола почти до потолка, как её лёгкое разочарование перешло в откровенное бешенство - среди её длинных тёмно-русых волос ярко выделялась, бросаясь в глаза, одинокая седая прядь. Увидев её, Хлоя едва сдержала себя, чтобы не расплакаться от злости и досады; она сразу же поняла, что прядь появилась вследствие её ночных страхов из-за прихода к ней странного ребёнка - женщина в очередной раз обругала себя за постыдную трусость.
Что-то большое, уродливое, бесформенное темнело на полу, и стоило Хлое приглядеться к этому предмету, как сердце в её груди заколотилось так, словно кто-то маленький у неё внутри в фанатичном экстазе бил в барабаны. Это была мягкая игрушка, если так можно было назвать тот странный предмет - комок свалявшейся шерсти с четырьмя лапами, оскаленной мордой и злобными, но тусклыми пуговками-глазами. В жизни она не видела более непривлекательного мишки. Желая сорвать свою злобу на этом плюшевом чудовище, Хлоя схватила его за ноги и с силой швырнула об стену, так, что его глаза обиженно звякнули. Сорвавшись на ни в чём не повинной игрушке, женщина испытала одновременно колоссальное облегчение и прилив злой радости; улыбаясь, она невольно подумала, что калечить бездушные вещи гораздо выгоднее, чем срывать злобу на подвернувшихся под руку людях.