- Девочка, ты почему ещё не ложишься?
Лизерли подняла несчастные глаза и в свете висящих на стенах и разгоняющих мрак факелов разглядела склонившуюся к ней молодую воспитательницу - ту самую, новенькую, прибывшую в их замок только вчера вечером, но уже отмеченную ею.
Кажется, её звали Хлоей - Лизерли слышала это имя, когда никем не замеченная сидела на лестнице, вслушиваясь в разговор директрисы с этой новенькой женщиной.
«Зовите меня просто Хлоя».
Девочка помнила, что в тот самый миг, впервые увидев Хлою, она страстно возжелала, чтобы эта красивая, молодая и, вероятно, очень добрая тётя стала... Нет, довольно мечтать - этого всё равно никогда не будет.
Или это чудо всё-таки возможно? Лизерли растеряно смотрит, как новенькая воспитательница опускается перед ней на корточки; ухоженная женская рука с превосходным маникюром приглаживает растрепавшиеся белокурые волосы девочки, поправляет незатейливую заколочку в виде божьей коровки, придерживающую лёгкие прядки...
- Как тебя зовут, девочка? Мне кажется, я тебя где-то видела.
- Лизерли. Лучше не вспоминайте, - девочка пытается весело улыбнуться, но к её удивлению и ещё большей растерянности улыбка получается какой-то несмелой, смущённой.
- Ты очень хорошенькая, Лизерли. Жаль, что у меня нет такой дочки...
Бросив это, как показалось самой Хлое, нейтральную, ничего не значащую фразу, женщина оставила потрясённую девочку стоять в полутёмном коридоре, сама же Хлоя скрылась за поворотом, где с хлопком закрылась дверь в отведённую ей комнату.
А Лизерли так и застыла после ласковых слов, сказанных почти незнакомой ей женщиной; переключившись на эти слова с мрачных воспоминаний о монстре, девочка принялась вспоминать тот нежный тон, каким они были сказаны, прикосновения ухоженных рук к своим волосам, приятный аромат её парфюма...
«Мне бы такую маму».
Облезлые, плачущие от сырости в стены с оборванными остатками обоев; на потолке раскачивается обнажённая, без плафона, грязная лампочка, вокруг которой в изобилии вьётся мошкара... Помимо обоев и сырости на стенах имеются странные надписи и рисунки, значения которых она и тогда не особо знала, а сейчас бы не вспомнила тем более - слишком противно ей воскрешать в памяти всех этих уродцев с голыми, выставленными напоказ фаллосами и нарисованных некрасивых женщин с обнажёнными, гротескно большими грудями. Единственный более-менее эстетичный рисунок - какое-то зелёные растение с четырьмя длинными лепестками, но девочка уже тогда знала, вернее, догадывалась, какой мрачный смысл несло оно в себе.
Мать. Её мать...
У девочки до сих пор не поворачивается язык назвать мамой эту утратившую всякий человеческий облик женщину - сутулое создание с вечно грязным лицом и белым гноем в уголках обтрескавшихся тонких губ. Должно быть, когда-то она была вполне не дурна собой, может быть, даже красива, но на памяти Лизерли мать всё время выглядела как ожившее чудовище из фильма ужасов.
Мать сидит на грязном матрасе, в который раз пытаясь воткнуть в набухшую синюю вену на истыканной иглами руке далёкий от чистоты шприц. Когда у неё, наконец, это получается, она раскидывает в стороны руки и хохочет грубым, прокуренным голосом:
- Я лечу!
- Пожалуйста, прекрати! - девочка пытается подойти к ней, но то, что когда-то было женщиной, останавливает дочь мутным взглядом и, прижав к губам грязный костлявый палец, шипит как змея.
- Что ты там вякаешь, плоть от плоти моей? Хочешь, чтобы я снова отдала тебя в руки того ласкового дяди?
- Нет, не хочу, не хочу! - кричит Лизерли, содрогаясь и всем телом вжимаясь в холодную ободранную стену.
Продолжение следует...