Ночь красит крышу замка тёмными тонами природных красок, придавая ей, да и всему интернату жутковатый вид, делая его похожим на Цитадель Сумрака. Бальдерик почему-то именно так мысленно называет место, в котором живёт с пяти лет, но всё же его язык не поворачивается назвать Цитадель своим домом.
За окном начинает потрескивать пение цикад в унисон с треском камина в парадном зале; ужин давно завершён, но сон пока не приходит, хотя стрелка часов на стене скоро приблизится к десяти вечера. На улице ещё не так темно, как должно быть в это время в конце лета - с неба на засыпающую Землю смотрит бесчисленное множество звёзд, и каждая из них посылает в сад замка серебряные лучи своего света. Одна за другой зажигаются свечи в коридорах, подсвечивая чопорные, строгие лица на портретах, написанных ещё в средневековье каким-то художником-самоучкой.
По скрипучей лестнице, каждая ступень которой поёт свою собственную скрипучую песню, когда на неё наступаешь, Бальдерик поднимается на донжон - кажется, так она называется, главная башенка Цитадели - его самое любимое, самое сумрачное место. Он не забыл прихватить с собой толстую свечу из столовой - такую, чтобы надолго хватило, возможно, на всю ночь... Утром, конечно, будут и поиски, и скандал, и истеричные вопли директрисы по поводу его ужасного поведения, которое не вписывается ни в какие рамки, но разве это так уж важно? Разве всё это будет в первый для Бальдерика раз?
Лестница ведёт в густую, пахнущую паутиной и холодом темноту - кроме Бальдерика здесь никто не появлялся за последние сто, а может, и пятьсот лет, и потому донжон является особенным. Бальдерик же поднимается сюда почти каждую неделю, зная, что никто здесь не найдёт его и не потревожит, только потому, что остальные воспитанники слишком глупы, чтобы догадаться оградить себя от окружающего мира. Они не способны мечтать и целиком отдаваться грёзам. Бальдерик даже сомневается, видят ли они сны по ночам, когда спят на своих старых панцирных кроватях.
Тихо скрипит, открываясь, покрытая плесенью дверь, и юноша видит перед собой ещё одну лестницу - ещё более старую и скрипучую, но тем не менее более опасную, чем та, другая, о которой знают все в интернате. Если он сейчас оступится ненароком и загремит вниз, никто не найдёт его мёртвого тела, и Бальдерик с годами превратится в лежащую внизу, дурно пахнущую от разложения мумию.
Сглатывая вставший от страха в горле холодный ком, он осторожно, придерживаясь рукой за шершавую стену, поднимается и, окончив свой нелёгкий путь, входит в тёмное, небольшое пространство башни. Когда Бальдерик с громко колотящимся каждый раз сердцем открывает эту дверь, свет свечки заполняет внутренность донжона, и юноша уже не впервые видит привычную для него картину - покрытый пылью стол со стоящим на нём железным блюдом, в котором, вероятно, когда-то была вода, и старинную, но бедную на вид кровать в углу.
Когда Бальдерик одиннадцать лет назад впервые обнаружил донжон, чужая, но века назад заброшенная комнатка произвела на него колоссальное впечатление - словно он одним глазом, через замочную скважину подглядел жизнь незнакомых ему людей. Будучи ещё совсем маленьким мальчиком, он много раз старался представить себе, кто мог жить в этой нищей комнатушке: может быть, какой-нибудь разорившийся алхимик, или потрёпанный жизнью старый вояка?
Бережно стряхнув пыль со старинной кровати, словно она была его собственной или принадлежала очень важному для него человеку, Бальдерик сел на неё и достал выкраденный из незакрытой комнаты одной из воспитательниц громоздкий CD - плеер. Там же, у этой молодой меломанки, а по совместительству и любительницы аудиокниг, он раздобыл и десяток кассет. Первой в длинном списке, составленном Бальдериом в голове, а не на бумаге (по вполне понятным причинам) значится нашумевший роман Брэма Стокера «Граф Дракула», что само по себе является упоительно-мистическим фактом, ведь эта воспитательница предпочитает дамские романы. А готический, классический «ужастик», затесавшийся среди её кассет, можно расценивать как чудо.
Вставив кассету в плеер, юноша поудобнее устраивается на кровати, прикрывая глаза и растворяясь в приятном мужском баритоне читающего роман актёра.