И снова, как две недели назад, во время их с Никосом поездки, с покрытого тучами неба медленно срывались холодные дождинки, оставляя на щеках Хлои блестящие дорожки. Женщина не плакала - она была даже не очень расстроена; вместо этого каждой клеточкой своего тела Хлоя ощущала невиданные прежде лёгкость и радость бытия. Вот она, свобода! Теперь она имеет возможность и право начать свою жизнь сначала, без прежних ошибок; найти новую работу, новое жильё. Заново влюбиться, если повезёт.
Свежесть пасмурного августовского дня передавалась цветам в бернском Саду Роз вместе с запахом дождя. Чистые капельки воды дрожали на их лепестках как бриллианты, и как бриллианты были холодны на ощупь.
Хлоя сидела на мокрой скамейке, которая была так холодна, что казалась женщине сделанной изо льда; ей было плевать на это. В руках Хлоя держала такую же холодную и мокрую розу, вертела её в дрожащих озябших пальцах, подносила её к лицу, чтобы вдохнуть аромат сорванного цветка. Вопреки ожиданиям женщины, запах розы не становился слабее - он усиливался из-за попавших на её лепестки дождевых капель, а влага делает сильнее и ярче все ароматы.
У её ног стоял чемодан, вмещающий в себя вещи Хлои, среди которых преобладали фирменная, стоящая целое состояние одежда и дорогая косметика. И ни одной, даже самой простой книги; прав оказался тот злополучный, слишком проницательный итальянец - он-то её сразу раскусил, в отличие от Никоса.
Вместе с розой, преступно сорванной прямо с одной из клумб в Саду, на коленях у Хлои находился громоздкий пластмассовый плеер, звучащий в наушниках одной из её любимых песен «Ciao, Bambino, Sorry» Мирей Матьё. С наслаждением вслушиваясь в слова песни, Хлоя с долей сожаления говорила себе, что слушает такую легкомысленную музыку в последний раз, что с сегодняшнего дня начнёт полностью меняться, и перво-наперво изменит вкусы.
На скамейке, смоченная дождём и оттого посеревшая, лежала газета, по номеру которой женщина с чувством непонятной радости отметила, что та совсем свежая - сегодняшняя. И открыта как раз на странице, где разные фирмы и работодатели предлагали на рассмотрение соискателям свои вакансии. Может, это знак Судьбы?
Хлоя проскальзывала взглядом малоинтересные вакансии вроде уборщиц и посудомоек с постыдно-мизерной зарплатой, которой хватило бы любому нормальному человеку лишь на еду. Она водила послюнявленным пальцем по жирным чёрным буквам, на которых, казалось, ещё сохранилась краска типографии; от её прикосновений и попадающих на бумагу капель дождя буквы расплывались, делаясь похожими на уродливых раздавленных чёрных насекомых. Ничего, абсолютно ничего, что заслужило бы её внимание.
И вдруг сердце женщины встрепенулось как почуявшая свободу птица, а радость, похожая на густой сладкий сироп, разлилась где-то в области горла. Нашла! Она нашла! Хлоя жадно вчитывалась в выделенных маркером слова, в очередной раз убеждаясь, что Судьба или Бог, - как угодно, - не оставляют в трудный момент никого из своих созданий. Даже таких, как она.
«В частный интернат для умственно неполноценных детей требуется няня с обязанностями воспитателя. Зарплата: 5000 CHF[1] в день наличными».
Разумеется, на эту вакансию требовался человек с высшим образованием, но ведь это была не проблема - таковое у Хлои как раз имелось, причём педагогическое. Пять лет назад она с грехом пополам закончила Pädagogische Hochschule Bern[2], факультет Лечебной педагогики, так что требование университетского диплома не вызвали у неё растерянности.
* * *
Замок-интернат, ночь, 12 часов назад.
Давно погасли последние свечи, и интернат, погружённый в глухую и липкую тьму, как никогда напоминал Бальдерику Цитадель Сумрака. Темно было и в его спальне, которую юноша делил с тремя другими старшими воспитанниками; те сейчас дружно храпели, пуская во сне слюни на грязные наволочки подушек. Бальдерик бы тоже спал, если бы не взрощенный годами невроз перед «неприличными» звуками вроде чужого громкого храпа, приводящих его подчас в настоящее бешенство.