Если не считать возмутительного храпа, так действующего на нервы юноше, в спальне было относительно тихо, но эта тишина тоже имела свои звуки и запахи. Это может показаться странным и необычным, но Бальдерик, пожалуй, единственный из всех воспитанников интерната знал, как пахнет тьма по ночам, но к своему великому огорчению не знал, как описать это словами - его словарным запасом не занимался никто с тех пор, как тётка-врачиха, когда ему было семь, признала его умственно неполноценным.
И вновь в кабинете директрисы, находящегося на этаж выше его спальни, заиграла музыка; юноша сжался под грязным одеялом как готовая лопнуть пружина, но видение не последовало. Потому что музыка была другая.
Больше всего она походила на танго, и была выдержана в ритме этого страстного танца, но глубокое женское контральто, больше похожее на мужской голос, пело что-то зловеще-торжествующее и явно на русском языке. Грудной и страстный голос певицы вздымался к потолку, разносясь по всему замку гулким эхом; воспитанники спали слишком крепко, чтобы услышать музыку и быть разбуженными ею, и только Бальдерик, лёжа на кровати, с затаённой тревогой ждал сам не зная чего.
Когда торжествующе, злорадно вступил мужской хор, юноша вновь ощутил чьё-то пока незримое присутствие; нет, не чьё-то - он отлично знал, кто скрывается под покровом темноты.
- Бальдерик! - до боли, до дрожи во всём теле знакомый голос - голос мальчика-подростка, ещё не подвергнувшийся мутации. Юноша вздрогнул и, часто дыша, сел на кровати, глядя в чёрное пространство комнаты.
- Вставай!!!
Там, в сгустившейся у двери темноте, теперь явственно просматривалась невысокая и худая фигурка подростка; кошмар Бальдерика, преследующий его шесть лет подряд и растущий вместе с ним.
- Поднимайся, сейчас же! - властно и звонко звучал мальчишеский голос, отдаваясь затаённой болью страха в каждой клеточке тела Бальдерика, - Я приказываю. Сделай для меня это!
И юноша поднялся с кровати, не в силах вынести больше этот обжигающе-презрительный взгляд угольно-чёрных глаз, разрез которых был таким же, как у него. Встал и подошёл к стоящей во мраке тёмной фигуре; Бальдерику необязательно было зажигать свечу, чтобы понять, что его мучитель улыбается - улыбка эта была по-настоящему радостна и даже, пожалуй, обаятельна, но тем становилось страшнее. Самые страшные вещи совершают те, кто счастливо и невинно улыбается, творя зло; такие злодеи дают сто очков вперёд тем, кто совершает то же самое с мрачным лицом и неспокойной от раскаяния душой.
* * *
Вечер сутки спустя.
Между тем, наступил вечер - пасмурный, с унылой моросью дождя за окном и недовольными вскриками ворон на крыше замка. Солнце ещё не зашло, но, казалось, и оно уже готовилось ко сну, бросая на интернат последние чуть розоватые лучи. Постепенно Цитадель Сумрака, как называл замок Бальдерик, по мере заката дневного светила, погружалась в темноту и туман, из которого упрямо смотрела своими полутёмными окнами как подслеповатый великан.
Хлоя вышла из такси, когда было уже почти темно; при первом взгляде на замок она была поражена темнотой его окон, в которых лишь изредка глазами ночных хищников вспыхивали какие-то маленькие огоньки, вероятно, от проносимых мимо окон свечей.
Где-то за горизонта лениво и басовито громыхал старый августовский гром, но молний пока не было видно; скрестив пальцы за спиной, как маленькая девочка, Хлоя загадывала, чтобы гроза прошла стороной. Надвинув на лицо капюшон, отчего она сделалась похожей не то на ведьму, не то на средневековую монашку, женщина двинулась по нестриженной, пахнущей уходящим летом траве к ржавым воротам замка.
Навстречу Хлое, держа в чуть подрагивающей морщинистой рукой высокую толстую свечу с горящим фитильком, шла пожилая женщина в шерстяном свитере и длинной строгой тоже шерстяной юбке. Старушка двигалась мелкими, семенящими шажками, словно боясь споткнуться и сломать ставшие хрупкими с годами кости или уронить свечу.
Вблизи она оказалась ещё старее, чем можно было предположить по походке - сморщенное как печёное яблоко лицо с глубокими морщинами около рта и глаз, аккуратное седое каре, прикрытая свитером обвисшая грудь, но удивительно, не по-старчески прямая спина.