- Кто из нас клоун, ещё надо разобраться, - ухмыльнулась я.
- Ты, - хохотнул Генрих.
- Я, милый, художник, - уселась я на подоконник, и закинула ногу на ногу, - и одеваюсь художественно.
- И что означает сия картина, маэстро? – засмеялся Генрих.
- Это грейпфрут, - сердито воскликнула я.
- А, - протянул он, - эти ядовито-зелёные пуговицы, наверное, листва. Красный, либо мякоть, либо бок фрукта. А вот что означает цвет чулок, даже думать боюсь. Твой фрукт что, слегка подгнил? Ты заснула себе под подушку Босха? Другого объяснения твоему вдохновению в выборе одежды я не нахожу.
- Интересно, а тут есть травмотологическо-стоматологическо-хирургическое отделение? – задумалась я, - через пять минут тут будет клиент по этому профилю.
- Какая ты жестокая, - хохотнул Генрих, - я тебя от пули заслонил, а ты мне ещё хочешь травм добавить.
- Ну, уж какая есть, - засмеялась я.
- Кстати, я бы хотел нанять ей адвоката, - сказала вдруг Генрих.
- Ты с ума сошёл? – удивилась я.
- Нет, просто мне её жалко, - вздохнул он, - и я к ней неравнодушен.
- Даже после всего?
- Даже после всего.
И что мне было ему сказать? Вот, вот, нечего.
Поэтому я лишь покрутила пальцем у виска, и занялась выпуском в свет очередного номера.
Ни начальника, ни, как вы понимаете, заместителя главного редактора, не было, и всё упало на мои хрупкие плечи.
Утром, я была в это время в душе, раздался звонок в дверь, я поспешила вниз, и увидела Анфису Сергеевну, с интересом читающую журнал.
- Вика, это ты написала? – спросила моя любимая свекровь.
- И каково ваше мнение? – улыбнулась я, одёргивая свой любимый, красный костюм.
Короткая, слегка клёш, юбка, приталенный жакет, и красные остроносые лодочки на высоченных, умопомрачительно острых шпильках. На шее у меня красовался золотой череп, в ушах подвески, а на щиколотке звякали колокольчики.
- У тебя талант, - улыбнулась она, - только Максу не показывай.
И иди завтракать.
Я с удовольствием съела чудесный, шоколадный рулет с орешками, выпила чёрный кофе. Потом собрала все свои фотографии, сложила их в папку, и, прихватив очередной выпуск журнала, поехала к Генриху.
Тому уже было гораздо лучше, шёл на поправку, следствие тоже шло полным ходом, и сегодня Макс пригласил меня в отделение.
Но, влетев в больничный холл, я налетела на медсестру, которая тут же выронила из руки какие-то, наверное, очень важные, бумаги, и покачала головой.
- Что ж вы так носитесь-то? – воскликнула она, присела на корточки, и стала собирать бумаги, а я ей помогать.
- Простите, - улыбнулась я.
- А вашего друга выписали, - сказала она.
- Как? – подскочила я.
- Так ранение было лёгким, - пояснила медсестра, - и оправился он быстро.
- Почему мне никто ничего не сообщил? – возмутилась я, подала ей листки, и поехала в издательство.
Уладила дела там, и только тогда рванула к Максу. С Димой мы приехали одновременно, его тоже позвали, и он тут же подхватил меня под руку.
- Что ты опять учудила? – улыбнулся он, - твой Макс ругается.
- Он всегда ругается, - улыбнулась я, - это его привычное состояние.
- А, это ты его доводишь, - хохотнул Дима.
- Радуйся, что мы развелись, - хмыкнула я, - а то тебе нервную систему подорвала бы.
Он мне ничего не сказал, а у Макса в кабинете мы обнаружили Генриха, причём совершенно невредимого.
- Привет, - усмехнулся он, - что, уже была в больнице?
- Была, конечно, - кивнула я, садясь на стул, - и зачем опять сбор? Вроде, всё и так ясно.
- Я ничего не знаю, - развёл руками Генрих, и кивнул на
Макса, - с него весь спрос.
- Ты, Вика, ошиблась, - сказал мой муж, - Мила ни в чём не виновата.
- Как? – онемела я, да так и застыла с сигаретой, почти
донесённой до губ, - она же во всём призналась. Она в меня стреляла!
- Да, - согласился Максим, - но её пытались подставить, а она решила спасти близкого ей человека, и взять всё на себя.
- О ком ты говоришь? – протянула я, взмахнула рукой, и сигарету попала Стасу прямо в чай.
Тот только вздохнул, вынул из стакана размякшую сигарету, и швырнул её в мусорное ведро. И стал дальше размешивать свой чай.
- Давай с самого начала, - вздохнул Макс.
Странные отношения были в семье Нефедовых. Татьяна Федоровна, будучи уже в возрасте, вдруг решила во второй раз родить. Знакомые и близкие отговаривали её от необдуманного поступка; во-первых, она уже не молода, и был риск, что она сама может погибнуть. Во-вторых, могут возникнуть осложнения женского плана, да и ребёнок может родиться, наконец, больным.
Но отговорить её так и не могли, она родила девочку, и
нарекла Машей.
Маша родилась здоровой девочкой, она была энергична, подвижна, жизнь била из неё ключом, но она оказалась невероятной эгоисткой. Она лютой ненавистью ненавидела старшую сестру, а Кларисса только смеялась, когда Маша пыталась обратить на себя внимание в её присутствии.
Кларисса была мягкой, живой, непосредственной. Своими голубыми глазами и светлыми волосами она сводила с ума мужчин, а ещё она была лёгкой в общении и заражала всех своим звонким смехом.
Маша, в отличие от сестры, была тяжёлым человеком. Её к тому же бесило, что она не унаследовала нежную внешность матери. Она была какой-то безликой.
Её бесило всё, бесила красавица Кларисса, и она с ума сходила от злости, когда Татьяна Федоровна сюсюкала с маленькой Милой.
С возрастом её злоба не уходила, и она искренне радовалась, глядя, как Кларисса мучается от своей любви.
Но больше всего на свете Маша любила своих родителей, она ревновала их к Клариссе, и считала несправедливым, что они обращают им внимания поровну. Она младшая, и ей должно
достаться самое лучшее, так считала она.
Но, так уж получилось, Татьяна Федоровна и Алексей Александрович больше любили старшую дочь, и зачем они вообще решили родить второго ребёнка, непонятно.
Кларисса была для них на первом месте.
Вот так и было в их семье, Маша делала Клариссе мелкие пакости, подсыпала соль кофе, а та смеялась, щёлкала младшую сестрёнку по её длинному носику, и наливала новый.
Когда Кларисса умерла, Маша не чуяла под собой ног от радости.
И она злилась на мать, которая буквально почернела от горя, и заливалась слезами. Хамила Геннадию, но он никак не реагировал на выпады глупой девчонки.
Но, в конце концов, не выдержала мать, и отвесила ей звонкую оплеуху.
- Ты совсем с ума сошла? – вскричала мать, - я видела твою глупую ревность, но я не думала, что ты будешь ревновать даже после её смерти. Она же твоя сестра! Да, ни о какой дружбе между вами не могло быть и речи, но ты могла бы с ней нормально общаться.
- С этой дурой? – осведомилась Маша.
- Да как ты смеешь?! – вскричала Татьяна Федоровна, и отвесила дочери ещё одну затрещину, - если я ещё раз это услышу, тебе головы не сносить.
О, она тогда здорово разозлилась, и Алексей Александрович тоже. Он от души выпорол дочь, и она временно затихла.
Но, что тут скажешь, она решила отомстить, но пока ещё не знала, как.
Клариссу похоронили, прошло немало времени. Татьяна Федоровна и Алексей Александрович с того времени здорово сдали. И вскоре с отцом Маши и Клариссы случился инсульт. Он прожил недолго, пролежал месяц в коме, и тихо скончался. Вслед за ним ушла и Татьяна Федоровна, несколько инфарктов, и Маша осталась совсем одна на всём белом свете, если не считать её племянницу.
Но Миле в тот момент было всего два годика, и Маша её просто ненавидела, как ненавидела некогда её мать.
Она ничтоже сумняшеся, сдала племянницу в детский дом.
Она радовалась тому факту, что несчастный ребёнок страдает,
что ей плохо в детском доме.
Так прошло много лет, Маша родила дочку, которую назвала Таней, в честь матери. А потом ещё одну, Риту.
И вдруг, однажды раздаётся звонок в дверь. Маша не верит своим глазам, глядя на точную копию её покойной сестры, только очень молодую, и ещё более красивую.