А еще надо в романе решить, что делать литератору Галузо со своей жизнью. Остаться ли ему с женой Олей посреди опостылевшего бензинно-столичного ленинградского комфорта илибежать под сень струй, сиречь в камыши, сиречь к Насте, то есть к Каме, то есть к Вере…
И еще: выяснить, кто стрелял.
За последний пункт я не боюсь — это выяснится! Я даже за Веру не боюсь, за Настю, за Каму, хотя здесь много у меня сомнений. Я вот чего боюсь — знает ли автор, как решать поставленные им глобальные проблемы? Он хорошо знает, кому сочувствует, но как решать? И кто же прав?
Хотите опыт?
Слушайте:
«Разве браконьеры повинны в том, что происходит с морем?.. Жулики? А рыбак берет себе на уху оклунок рыбы, которая полагается… А захочет, продаст, потому что его рыба. Ну выпьют. Так мокрые. Вы поживите… Сами все посмотрите. А лиманы где? А с морем-то, с морем что? Где оно, море?.. Море уже не кормит, как прежде, рыбаков, и колхозов по теперешним временам больше, чем нужно, а жить-то на что же… дальше-то что?.. Морю, видно, конец — ничего не сделаешь… Лиманам — конец… Назаров-то службу знал… На лиманы выедет — зверь… Он сам виноват… Ведь на этой рыбе и держатся, пока продают ее, вот что. А кто за эти деньги на лиманы пойдет, если не рыба… А рыба?.. Сейчас в этом- море рыбы в пять, понимаете, в пять раз меньше, чем было совсем недавно. В пять! А ведь рыбацких колхозов-то столько же! Вы понимаете, что это все значит?.. Министр вам: «Рыбу дай. Стране нужно. План». Инспектор: «Рыбу не трогай…». Адские перегрузки!.. Обнаженность грубой силы… И не делайте отсутствующего вида… Каждое поколение отъедает свой кусок неба, свой кусок железа, свой кусок реки, свой кусок всеобщей рыбы… А… все строим… Нас ведь хлебом не корми, дай чего-нибудь построить. У нас это хобби… Ведь плотину-то построить легче, чем ее не построить. Понимаете, что я хочу сказать?.. Если ее не построить, тут мозговать надо, где энергию взять, как выкрутиться… А нам чего мозговать? Нам-то?! У нас рек-то… у-у-у!.. Нагнал людей, самосвалов, кранов, бульдозеров — и вида!.. Нам чего?! Мы такие! Вот и строим. Сперва строим, а потом за голову хватаемся… Землицу сами у себя украдем… Земными соками мы, между прочим, и были созданы в какие-то ископаемые эры… Вылупившись, поджав хвостик, осторожно выползли из болотца. Пока не люди, а только примерка, тайна, предательски начиненная телевизором, динамитом и топором. От вонючего родного болотца дотащились на брюхе до пышного папоротника… И засмеялись, раскисли под солнышком: понравилось. Потом почесали в затылке, выдумали таблицу умножения и нацарапали ее на древесной коре. И кора потекла слезами…»
Я уверен, уважаемый читатель, что вы с живой заинтересованностью и острым сочувствием воспримете этот воспаленный монолог. Но вы ни за что не угадаете, из чьих реплик он составлен. Где тут слова хитрого московского пижона Глеба, а где слова крутого рыбака Прохора, где мысли браконьера, а где мысли инспектора, где следователь, а где подследственный, где высказывается сам взволнованный автор, литератор Галузо, а где подосланный его дамой подлец, которого за эти же речи литератор немедленно сгребает за грудки и вышвыривает вон.
О чем это говорит?
О том, что при пересадке публицистических идей в ткань художественного произведения — романа — должно происходить их преображение. В противном случае выходит парад масок. Элигий Ставский, между прочим, всегда был силен в остроте доводов, в умении подметить факт, деталь, словечко, элемент реальности. Ему никогда не удавалось убедительно свести элементы в целое. Так было пятнадцать лет назад, в его первых, «исповедальных» повестях. Так и сейчас, в «рыбацком» романе. Здесь действуют не характеры, с неизбежностью порожденные данной средой, и не духовные проповедники, идущие до конца и расплачивающиеся за свои идеи. Здесь действуют как бы фехтовальщики в масках. И дело не в том, кто прав, а в том, кто ловчей уколет.
Что же автор? Автор — болельщик. Но не судья, нет. Для того чтобы судить, кто прав, для того, чтобы решать, как быть, автор мобилизует «бога из машины»… буквально из машины: из роскошного лимузина выходит приехавший на лиманы секретарь крайкома, он-то и знает, что делать. Впрочем, прежде он устраивает литератору Галузо легкий экзамен: вот вам, товарищ литератор, «все исходные данные»: море осолоняется, а валюта нужна, а поля орошать надо, а людей кормить надо, а заводы строить надо — что вы предлагаете? Литератор искренне разводит руками. Его собеседник, уловив следы мучительной борьбы на лице литератора, сочувственно вздыхает: «Ответственная у вас профессия». А когда литератор горячо поддерживает эту и другие мысли секретаря, тот даже хвалит его: «Вот видите, понимающий народ ленинградцы», — «хлопнул себя по колену и улыбнулся чему-то своему».