Тайна невиданной силы огня была довольно проста. Вездесущий Войдылло раздобыл у немецких купцов пороха (вещи малознакомой в то время для Литвы) и поместил его в башню. Страшный огонь пропал почти так же быстро, как и появился, и вскоре горящая башня стала напоминать обычный пожар, столь часто случавшийся в Вильно. Выброшенные бревна мужчины затащили крючьями обратно в огонь, а суеверные литвины понемногу начали оправляться от пережитого страха.
Приближалась та часть погребенья, ради которой и пришло большинство полуголодных крестьян и городской бедноты — тризна во славу покойного. И она обещала быть обильной: огромные стада княжеских овец, баранов и семнадцать коней терпеливо ждали своего смертного часа. Вокруг холма стояли десятки бочек с вином и медами, но никто не смел к ним прикоснуться раньше установленного часа. Но вот Кейстут опять взмахнул тростью, и виночерпии начали наполнять хмельными напитками чаши, миски, кувшины, шапки всех желающих. Пастухи прямо в толпы народа гнали бедных животных, предназначенных в жертву. Люди тут же принялись рубить им головы и потрошить, наиболее смелые и ловкие расправлялись с лошадьми. То тут, то там начали загораться костры. Вскоре все огромное поле вокруг холма было усеяно огнями, и стало светло как днем. На добрый десяток верст в воздухе висел запах дыма и жареного мяса. Обглоданные кости по традиции бросались на главный костер.
Был конец мая. Урожай прошлого года бедняки уже давно роздали за долги, отдали в счет уплаты налогов или просто съели, новый же урожай еще не созрел. Для многих это траурное пиршество было единственной возможностью наесться досыта, и они ели и пили до изнеможения. Лишь после восхода солнца, когда все было выпито и съедено, люди начали покидать место погребения.
К полудню опустевший холм и окрестности его напоминали покинутое поле сражения. Земля была обильно полита кровью жертвенных животных, повсеместно валялись различные вещи из обихода литвинов: сломанные ножи, растоптанные шапки, кружки, сломанные бочки из-под вина. Сходство с полем боя дополняли десятка два лежащих на земле литовцев. Большинство из них свалила с ног хмельная сила различных напитков, но были среди них и такие, которым уже не суждено встать. Одного человека убила раненая лошадь, еще несколько вечно полуголодных крестьян умерло от обилия поглощенной пищи и выпитого вина. Жены и родственники покойных, не дождавшиеся их возвращения, придут и похоронят своих кормильцев, но далеко не так пышно, как хоронили великого князя.
Догорающий погребальный костер охранял отряд вооруженных литовцев, дабы никто не посмел его осквернить. Когда потухнет последний уголь, придут те же крестьяне, чтобы насыпать огромный курган из земли над прахом своего господина.
По всей Литве разлетелись вести о великом погребении владыки княжества. Истинное же место захоронения тела Ольгерда было вскоре забыто. Монахи упорно доказывали одиноким странникам, что прах Ольгерда покоится именно у них в монастыре, а не сожжен на холме близ Вильна. Но им отказывались верить.
Княжеский совет
Через два дня после похорон Ольгерда Кейстут созвал совет. Он не любил откладывать решение важных дел на долгое время. Тем более что предстоящий совет должен был рассмотреть завещание Ольгерда, а воля покойного брата для Кейстута была больше чем закон.
Обычно совет состоял из потомков Гедимина — основателя правящей династии. Иногда приглашались крупные магнаты из наиболее приближенных к великим князьям. Делалось это при решении тех или иных вопросов, связанных с деятельностью приглашенных, которые, как правило, занимали высшие государственные посты в управлении Литовским княжеством.
Сегодня совет состоял только из Гедиминовичей. Представители великокняжеской семьи собрались в тронном зале. На сверкающем золотом и драгоценными камнями широком и массивном троне литовского государства восседал Кейстут. По всему видно, что трон предназначен для двоих человек, ибо Кейстут не занимал и половины его.
Женщины на совете не имели слова, однако, княгиня Ульяна с незапамятных времен являлась частой гостьей на советах. Возражать против таких визитов жене великого князя никто, конечно, не решался. Пришла она и на этот раз.
Из двенадцати сыновей Ольгерда на совете присутствовало только четыре: Андрей Полоцкий, Дмитрий, Ягайло и Скиргайло. Первые два — старшие — были сыновьями Ольгерда от брака с витебской княжной Марией. Андрею в ту пору было пятьдесят два года, однако, выглядел он моложе своих лет. По-прежнему любимым увлечением этого человека была охота, сопровождаемая бешеной скачкой на лошади. Неизвестно как попавший в Вильно, брянский князь Дмитрий был ненамного моложе Андрея. Держались старшие братья на совете вместе, и в то же время как бы отделившись от остальных родственников. Их опасное соседство таило в себе угрозу для Ягайлы. Это чувствовали все: и Кейстут, и Ульяна, и Ягайло.
Ягайло, в свою очередь, сидел рядом со своим младшим братом — двадцатитрехлетним Скиргайлом.
Присутствовали на совете и два сына Кейстута. Старший — Витовт — широкоплечий, невысокого роста, с суровым лицом, но не лишенным благородства сердцем, был во многом похож на отца. Недаром Кейстут любил говорить, что, глядя на Витовта, он видит себя в молодости. Второй сын Кейстута — совсем еще юный Жигимонт — впервые был на великокняжеском совете. Однако это не мешало ему держаться с достоинством, соответствовавшим его положению сына главы государства. Хладнокровно и бесстрашно скользил его взор по лицам Андрея и Дмитрия.
На совете имели право присутствовать и потомки других сыновей Гедимина — не только Ольгерда и Кейстута, но они, как правило, сидели в отцовских уделах, полученных еще от самого Гедимина, и не вмешивались в дела виленского двора.
Совет открыл Кейстут. Предварительно он встал, неторопливо бесцельно прошелся по залу и возвратился на место. Так делал Кейстут, когда напряженно думал, в движении у него рождались все великие мысли. Движения были медлительны или, лучше сказать, медлительно властны. Так мог держаться только тот, кто знал, что никто его не поторопит, не перебьет его молчания. И вот, наконец, Кейстут заговорил.
— Князья, сегодня мы собрались, чтобы утвердить последнюю волю Ольгерда. Перед своей кончиной он изъявил желание, чтобы Ягайло стал наследником его и принял причитающуюся ему половину Литовского княжества.
— Почему же Ягайло, а не старший сын его — Андрей? — Спросил Дмитрий.
— Такова воля Ольгерда.
— Я не слышал изъявления такой воли из уст отца. Или может у вас есть письменное его завещание? — Язвительно спросил Андрей Полоцкий.
— Желание Ольгерда было выражено им не далее как три дня назад. Это были последние слова, которые я слышал от брата, перед тем как он покинул нас навсегда. Кроме меня, волю покойного слышали: княгиня Ульяна, Ягайло, Скиргайло, Войдылло и Ганко, бывшие у ложа Ольгерда в тот печальный день.
— Но этих слов отца не слышал я. Их не слышал Дмитрий. Почему мы должны верить какому-то Ганко? — Не сдавался Андрей.
— Но мне ты веришь? Или у тебя есть повод сомневаться в моей честности? — Спросил Кейстут.
Повода сомневаться в честности своего дяди у Андрея не было. Благородство и порядочность Кейстута ставились в пример даже за пределами княжества. Властителю Полоцка пришлось изменить свою тактику.
— Отец не имел права назначать наследника. Он отказался от власти. Монах не может вершить судьбу государства. — Привел следующий довод Андрей, не ведая того, что повторяет предсмертные слова своего отца.
— Что ж, ты прав, Андрей. Ольгерд не имел права никого ни назначать, ни утверждать на трон Великого княжества Литовского. Он этого и не делал. Это сделаем мы, собравшиеся на княжеский совет. Твой отец всего лишь выразил желание, чтобы Ягайло стал наравне со мной главой государства. И я клянусь, что сделаю все для того, чтобы желание моего покойного брата было исполнено. Ты говоришь, Андрей, что монах не может назначать правителя государства… Но ведь это, прежде всего, твой отец, и ты, как добрый сын, обязан исполнить его просьбу.