Штраух понял, что ему тут бесполезно изображать гнев и высказывать претензии. Поэтому он прошел к висевшей на стене карте Вайсрутении, взял указку и начал обрисовывать обстановку.
— В настоящий момент, учитывая слабое вооружение полицейских частей, — о чем я уже упоминал, — основной упор сделан на взятии под контроль всех населенных пунктов в прилегающих к Коссову районах и отслеживании перемещений сил противника с целью предупреждения его прорыва из блокируемой зоны. По состоянию на полдень сегодняшнего дня положение было следующим…
Водя указкой по карте, Штраух обозначил район, который был более или менее плотно блокирован полицейскими частями, размещенными в населенных пунктах, — а адъютант Баха отмечал эти населенные пункты флажками с обозначениями частей. Я особо отметил, что совсем недалеко от Коссова, в Иванцевичах, дислоцируется артиллерийский полк, направлявшийся на помощь дивизии Якоби, но остановленный по приказу Баха.
— Так каковы в реальности силы противника? — нетерпеливо прервал доклад Штрауха Бах.
— Не менее тысячи человек, — уверенно ответил Штраух.
— И вы хотите сказать, что их всех русские выбросили с воздуха? — не удержался от иронического замечания Штадле.
— Разумеется, нет, — нахмурился Штраух. — Очевидно, что большая часть из них является оставленной на оседание агентурой русских, которую они сейчас задействовали.
— Как вы считаете, какова цель русского десанта? — спросил Штрауха незнакомый мне штурмбаннфюрер.
— Я уверен, что целью является отвлечение на себя сил и средств, предназначенных для закрытия Витебского коридора, а также стремление активными действиями подтолкнуть колеблющиеся элементы из местного населения к вступлению в партизанские отряды, — ответил Штраух.
Он ответил еще на ряд вопросов, но я уже слушал вполуха: из того, что тут рассказал Штарух, следовало, что внезапная атака моему объекту не грозит. Десантники, как это ни странно, не предпринимали мер для подготовки рейда, а предпочитали отсиживаться в Коссове.
Когда Штраух закончил выступление, Бах поставил задачи присутствующим офицерам. Мне он ничего не сказал: задача и так была ясна — охранять спецоборудование. Когда Бах объявил совещание законченным, ко мне подошел Штадле и сказал:
— Герлиак! Надо обсудить кое-какие вопросы. Зайдите ко мне в кабинет.
Я направился было вместе с ним, но меня остановил Штраух.
— Прошу прощения, оберштурмбаннфюрер! Можно вас на пару слов?
— Извините, Штадле, но мне надо переговорить с обер-штурмбаннфюрером Штраухом, — обратился я к Штадле. — Я немного задержусь. Ваш кабинет я найду, не беспокойтесь.
— Жду, — ответил Штадле и ушел. Мы остались со Штраухом наедине в опустевшем коридоре.
— Оберштурмбаннфюрер, я в курсе того… досадного непонимания, которое возникло между вами и гауптштурмфюрером Гилле, — начал Штраух. — Я переговорил с обергруппенфюрером фон дем Бахом, и он сказал, что если вы согласитесь уладить это недоразумение, то…
— Я не буду отзывать свой рапорт! — решительно заявил я. — То, что я наблюдал во время проведения акции зондер-командой Гилле, идет в разрез с понятиями чести офицера СС и выполнением долга.
— Герлиак, должен вам сказать, что у гауптштурмфюрера Гилле очень тяжелая работа, — произнес еще более задушевным тоном Штраух. — И рейхсфюрер на совещаниях с сотрудниками айнзатцгруппы неоднократно подчеркивал ту тяжелую психическую нагрузку, которую приходится выносить личному составу айнзатцкоманд и зондеркоманд, непосредственно задействованных в акциях против евреев. Неудивительно, что у Гилле возникли… э-э… некоторые проблемы, связанные с нервным перенапряжением, но это не повод…
— Послушайте, Штраух! — прервал его я. — Я в курсе того, что говорил рейхсфюрер сотрудникам айнзатцгруппы: мое подразделение одно время было прикомандировано к айнзатцгруппе и мне приходилось видеть всякое. Эксцессы бывают, но если их возводят в систему, то это разлагающе действует на личный состав. Если у Гилле возникли проблемы с психикой, то ему следует подлечиться в санатории. Но, в любом случае, это будет решать суд СС. На этом я полагаю вопрос исчерпанным.