И рассказал ей все Богдан: как царь власти над всем светом захотел, как с силами темными дружбу водить начал, как народ свой губить стал и как мост вздумал строить через реку Светлую. Со всех краев везли могучие дубы для этого моста, только на пользу это не шло, чем выше и краше становился мост, тем больше темнели воды под ним. А на праздник Купалы и вовсе приказал царь отправить в пучину сорок девиц невинных на погибель верную. Вот и вызвался Богдан речь перед царем молвить, а царь и говорит в ответ, что мол, достань мне дерево темное, могучее, что у Навских ворот выросло, тогда отпущу девиц с миром. Хоть и веры нет его словам, но делать все равно нечего, вдруг, и правда, слово сдержит.
– Дурак ты, Богдан, ой дурак!.. – покачала Яга головой, выслушав его рассказ, наперед уже зная, что царь и дев не отпустит, и дерево заберет, и как только достроит он мост, так из глади речной, уже ставшей чернее, чем сама Матерь-земля, души темные, заточенные там много тысяч лет назад, устремятся в этот мир; и покоя, и добра от них никому не будет, все уничтожат, все на своем пути сгубят вместе с царем несведущим.
– Дерево я срубить не дам, а вот как помочь тебе, подумаю, – произнесла Яга и направилась в избу, жестом показав сыну кузнеца следовать за ней.
Отведав обеда сытного, напившись кваса крепкого, уснул Богдан, а Ягиня села за стол, взяв в руки зеркальце, и принялась рассматривать себя: как давно она не видела своей косы русой да кожи гладкой, румяной. С тех самых пор, как отправили ее врата охранять на границе миров да лес темный сторожить, а все потому, что ослушалась как-то Ягиня Святогоровна матушки своей Макоши и, благословения родительского не испросив, обвенчалась с Велесом, сыном Суричем. Осерчала тогда Макошь и сослала Ягиню подальше, разорвав не благословенные узы венчания тайного и набросив на нее лик старухи безобразной, который снять можно, если только победит кто Ягиню в честной схватке да придавит лопатками к сырой земле. Так давно были сказаны эти слова, что и не вспомнить, сколько лет прошло. Смирилась Ягиня с участью своей, обучилась за это время знахарству. Людям помогала, что забредали к ее порогу, а захаживали к ее избушке очень редко, раз лет в сто появлялся путник потерянный иль со злом пришедший, но никто не мог в схватке сравниться с силой Ягини Святогоровны. Только за то, что сын кузнеца проклятье матушкино снял, помочь ему стоило.
Поутру отвела Ягиня Богдана в лес, и указала на дерево иссохшее.
– Его руби и то, что рядом!
– Обдуришь меня Яга, погибели ты моей хочешь!
– Хотела бы, еще ночью убила. Руби, говорю! Дуб этот обычный, но царю скажешь, что у ворот Навских срубил. Трогать его никому не давай, чтобы подлог не усмотрели, скажешь, что сам его к мосту унесешь. Из второго дерева кольев наделай и, когда к мосту подберешься, в каждое бревно его по колу и вбей.
Хоть и не больно-то верил Богдан Яге, но за дело принялся. К вечеру покончив с работой, зашел в избу попрощаться, а Ягиня, молча выслушав его, всунула в руки сверток со снедью и отвернулась к печи. Вышел Богдан с сердцем тяжелым из горницы, не зная, чем мог Бурю-Ягу обидеть, но солнце уже к закату клонилось, и спешить надо было. Привязав к поясу мешок с кольями и взвалив на плечо дуб срубленный, отправился Богдан в путь, в тридесятое царство.
Сделал Богдан все, как Яга велела: к дубу никого не подпускал, сам вызвался его к мосту доставить, а до моста добравшись, достал молот да колья и давай их в каждую опору забивать. Как вошел первый кол, раздался треск да скрип, как вошел второй, гром мощный грянул, да так, что всколыхнулась твердь земная, как вогнал третий, из глади речной стоны раздались, словно людские, но Богдан уже знал, что это нечисть смуту наводит. С каждым вбитым колом сходила чернота с реки Светлой, и все больше изнывала нечисть. Ветры поднялись, непогода разгулялась не на шутку, нестерпимый звук с ума сводил до мути перед очами, будто пытаясь Богдана от моста прогнать. Но не сдавался сын кузнеца, дело свое вершил да Ягу с каждым ударом добрым словом поминал. А как всадил последний кол, то и вой стих, и ветер исчез, словно и не было их вовсе.
Три дня после этого тишина в царстве была, люд простой из изб и носа не показывал, а от царя и весточки не было. Уже сам Богдан в терем царский засобирался, ждать нельзя было, ночь на Купалу сегодня наступала. Только клич гонцов услыхал. Раскрыл ставни избы своей и слышит, отовсюду кричат, что помер царь, три ночи бесновался, потом холодным изливался и помер.
Народ три дня гулял, поминки по царю справлял: с песнями, плясками, шутками да прибаутками. Богдану вроде бы тоже весело было, да только на душе тяжесть лежала; все Ягиню вспоминал да места себе не находил. На четвертый день совсем тоска-кручинушка за горло взяла так, что закрыл свою кузницу Богдан и пошел за высокую черную гору, за дремучий лес, к покосившейся старой избе, в которой Ягиня жила.