Я один теперь… Оглушительную тишину нарушает жужжание мухи. Перевожу взгляд в окно, на склонившуюся к земле ветку со спелыми сливами… Соня бы уже давно сварила варенье или повидло, я его очень люблю. И ее безумно люблю…
Мне давно не было так херово. Усилием воли поднимаю задницу с дивана и бреду в кухню. Не знаю я, как убираться в доме. Никогда не делал этого. Но можно ведь попробовать?
Собираю мусор, вытираю пол, окна распахиваю, впуская порцию свежего, пропитанного ароматами переспевших фруктов воздуха. Я даже не знаю, где у Сони лежат принадлежности для уборки? Распахиваю шкафчики и в одном из них отыскиваю контейнер с ровным рядом флаконов.
Там же — губки и ветоши.
Я ведь мужик, а не тряпка. Надо срочно брать себя в руки, иначе… Так и до пьянства дойти можно.
Только бы меня не посадили в тюрьму за избиение Сони… А с остальным я справлюсь.
27
Герман.
Максику удается меня удивить. Я ожидал что угодно — поджога, побега из города, подлости исподтишка… Но он, понурый и виноватый, является к следователю. Садится на лавку в коридоре, больше смахивая на неухоженного, пропитого мужика, чем на героя-любовника. Я видел его курицу. У девки в глазах только выгода и глупость. Ее больше, чем страсти… А уж любовью там и не пахнет.
Я много думал над их с Соней отношениями. Да, я тоже не ангел — не вывез испытаний и свалил в закат, но с Ритой я начал встречаться после развода с женой.
— Пришел? — подхожу ближе, вырывая его из задумчивости.
Макс втягивает голову в плечи и опасливо озирается. Думает, что я буду кулаками размахивать. Он даже надеется на это. Тогда у него появится шанс заявить на меня, отыграться.
Мне до чертиков хочется начистить его наглую, трусливую рожу, но ради Сони я сдерживаюсь.
— Только не надо читать мне нотаций, — вздыхает он. — Я вины с себя не снимаю.
— Я не собирался. Есть закон, пусть они тебя и…
— Как бабу делить будем, Гера? — прищуривает он взгляд.
— Никак. Соня не твоя больше. Что ее делить?
— Твоя уже? И как тебе? После…
— Отвечу как в анекдоте: как новенькая. Не считая пяти сантиметров в начале. Макс, подпиши документы в суде и выполни обязательства перед женой и дочерью. Оставь память о себе светлой. Сохрани хоть крупицу уважения.
— Как я их, сука, выполню? — скулит он. — Если только… Украшения мне продать надо, а потом…
— Избавь меня от подробностей. Просто сделай.
— Гера, оставь дом мне. Зачем он Соньке, если…
— Для нее это вопрос принципа. Самоуважения, если хочешь. После брака с тобой Соня вряд ли доверится мне на все сто… Хоть я готов обеспечить ее всем.
Двери кабинета распахиваются. Оттуда выходит раскрасневшаяся Сонька. Ягодка моя.
Милая, беззащитная, желанная. Я влип… И давно не ощущал себя таким счастливым и наполненным.
Макс идиот, если думает, что меня смущает прошлое… Плевать мне на него. Она моя сейчас. Ей и останется.
— Пришли? — хмурится следак, окидывая Макса пристальным взглядом.
— Только не сажайте, — блеет слизняк, виновато опуская глаза.
От моего внимания не скрывается, как Соня на него смотрит — с брезгливостью, досадой…
Недоумением. Ее жизнь еще месяц назад была другой — налаженной и благополучной. Вернее, казалась такой…
Она давно была разрушенной, но прикрытой яркой, шуршащей этикеткой.
— А, помнишь, Сонька, пансионат в Крыму? Настюхе тогда годик был?
Надтреснутый голос Макса не сулит ничего хорошего, однако Сонька вскидывается, очевидно, проваливаясь в омут счастливых воспоминаний…
— Помню, Феодосия была прекрасна, — с улыбкой произносит она.
— И Любка тоже была неплоха… Горничная в нашем отеле, помнишь ее? Кстати, Гера, рекомендую. Они сейчас так раскрутились, дадут фору твоей вшивой гостинице. Пансионат «Белая чайка». Мы там с Любкой трахались в люксе. Она его убирала, а я… Сонька тогда кормить Настюху бросила, со своими сиськами носилась как с писаной торбой, а я… Я же мужик.
По лицу Ягодки текут жгучие слезу. И сердце ее всмятку. На расстоянии это чувствую.
— Ты не мужик. Ты подонок, Макс.
— А потом Валька была из архитектуры, Светка из комитета, Оксана. Забыл, представляешь? По-моему, она простая официантка. Так что Алиночка не первая у меня. А ты — дура, если верила в сказки про розовых единорогов. Все мужики погуливают. Все!
— Заткнись. Целее будешь, — рычу я, закатывая рукава рубашки до локтей.