— Но он никуда не ехал, так что попутчики отпадают, а насчет девиц тоже сомневаюсь: у него молодая и красивая жена.
— Молодая, говорите? Ха-ха! Неравный брак, голубушка, до добра не доводит. Это я вам как врач говорю. Насмотрелась я на стариков, обманутых юными женами. Да и что за примером далеко ходить? Вы обратили внимание на соседа Николая, ой, то есть Игоря? Думаете, как он тут оказался? Ни за что не угадаете! О его судьбе книгу можно написать. Ладно, об этом после. Вам, я вижу, не до праздных разговоров. Давайте подумаем, что нам делать дальше.
— Я хочу поговорить с ним, — решительно заявила Люба.
— Я понимаю. Но что вы ему скажете? «Здрасте, я ваша тетя»? А потом начнете рассказывать о его родословной?
— А что в этом плохого? Как-то надо начинать…
— Начинать надо, но не «как-то»! А постепенно, шаг за шагом возвращая его в прежнюю орбиту, как бы заново знакомя его с вещами и людьми, которые когда-то составляли его жизненный круг.
— И что мне прикажете делать?
— Пока ничего. Первый разговор у него будет со мной. Фотографии ваши у меня в кабинете, я ими воспользуюсь. А вы пока побудьте в гостевой комнате. Вам придется переночевать у нас — Фрося принесет постельное белье. Так что наберитесь терпения и ждите. О результатах разговора я вам сразу сообщу.
Вновь Люба стояла у окна неуютной гостевой комнаты. Солнце уже садилось, и его оранжевый свет едва пробивался сквозь густой кустарник сирени и барбариса. Этот закатный час навевал тоску, делал Любино одиночество еще нестерпимее.
— Да что я, под арестом, что ли? — вдруг возмутилась Люба.
Она резко встала и вышла в коридор. Навстречу ей шли две старушки в плащах, видимо, возвращались с прогулки. Одна из них, худая, сморщенная, как сушеный стручок, громко, будучи, наверное, глуховатой, говорила второй, маленькой и толстой:
— Родственников у меня не осталось. Есть, правда, в Ростове троюродная племянница, но не знаю, жива ли она. Мы с ней даже не переписывались.
— А что толку-то от родственников этих, чемор их возьми! — подхватила толстуха. — У меня вон, сын где-то есть, и что мне от этого? Раньше хоть по праздникам приезжал, а за последние три года ни разу, паршивец, не навестил мать. Скинул меня сюда, как мешок картошки, и забыл. А на что я ему сейчас? Дом переписала на него. Десять тыщ на книжке было, похоронных — и те отдала. Подарок внучке, на свадьбу. А меня-то и забыли на нее позвать, окаянные!
— А мою квартиру и переписать некому. Государство выморочит после смерти, и весь разговор.
— Слышь, Сима! А Нинелька-то еще не подъезжала к тебе по этому поводу?
Толстуха оглянулась на Любу, затем толкнула локтем свою товарку и заговорила шепотом. Вскоре старые женщины скрылись за дверью одной из комнат.
Люба шла по коридору, как будто без всякой цели, но ноги сами привели ее к кабинету врача. Она оглянулась — в коридоре не было ни души. Приблизившись к двери и прильнув к ней, она затаила дыхание. До нее донесся поставленный голос Нинель Эдуардовны. Правда, сейчас в нем присутствовали интонации обольщения.
— Знаете, Игорь Алексеевич, язык никак не поворачивается называть вас этим именем…
— Дай мне самому… — услышала Люба непривычно хрипловатый, но все же такой знакомый и родной голос бывшего мужа.
— Неужели даже эти снимки ни о чем вам не говорят?
— Нет… Не знаю… Правда, что-то смутное в голове щелкает, но… Нет, не могу вспомнить, хоть убейте. Когда это было? Где?
— Ну что же. Всему свое время. Не будем напрягаться: это вредно для вас. Я думаю, соответствующее лечение поможет вам восстановиться.
— Но как мне быть? Я совершенно не помню эту женщину. Я ее не знаю. Поймите! О чем мне с ней говорить?
— Я вас прекрасно понимаю, Игорь Алексеевич! И даже больше, сочувствую вам! Да-да! Вам придется войти в чужой дом и принять, так сказать, условия игры. То есть стать для них родным человеком помимо вашей воли.
Любу будто по лицу ударили — она отшатнулась от двери, нахмурилась и сурово сжала губы: «Что несет эта жаба болотная? Какое право она имеет распоряжаться судьбой чужого, к тому же больного человека?» Она взялась за ручку двери и хотела уже войти, чтобы дать гневную отповедь этой Нинели, но тут же передумала:
«Нет! Нельзя ее настраивать против себя. И потом… Какой фурией я буду выглядеть в глазах Игоря? Ведь это только на руку Нинель. Она явно плетет свою сеть. Но для чего? Я должна сначала все выяснить, а уж потом действовать».
Люба пошла обратно, в гостевую комнату. Вскоре к ней постучалась Фрося. Не дожидаясь ответа, она вошла с охапкой спальных принадлежностей: одеялом, подушкой, простынями. Молча сложила вещи на диван и, шаркая тапочками по полу, удалилась. Не успела Люба застелить диван простыней, как в дверь снова постучали. На этот раз вежливо дождались Любиного «войдите».