Люба содрогнулась от такой новости. К омерзительному образу Нинели Эдуардовны добавилась еще и криминальная черта.
«Нет, завтра я никуда не поеду, — решила Люба, уходя от Таисии Игнатьевны. — Попрощаюсь с Серафимой Григорьевной, а потом пойду в прокуратуру».
Была у нее еще одна причина остаться в Сергино, но о ней она боялась признаться даже самой себе. Так и держала под замком свою тайну, откладывая решение на потом, лишь во сне видя счастливый исход задуманного дела.
На следующее утро Люба занялась организацией похорон. Собственно, ей одной и пришлось решать почти все вопросы. Зоя Михайловна ушла в администрацию на совещание по подготовке к зиме и предоставила Любе свободу действий.
Игорь после завтрака пошел в мастерскую строгать доски для гроба, а Люба отправилась в бюро ритуальных услуг. Так и пробегала до обеда. А в два часа приехал Владислав.
Они втроем сидели в Любиной комнате, пили чай и неловко молчали.
— Папа, ты вещи собрал? Давай я отнесу в машину, — обратился к отцу Владислав.
Игорь смутился:
— Да какие там вещи? Одна сумка, что ты привез, вот и все.
Люба не поняла, отчего он смутился — то ли от слова «папа», то ли оттого, что не нажил здесь никаких вещей. «Господи, сколько еще будет подобных сцен, пока все не станет на свои места! И встанет ли?» — подумала она, а вслух сказала:
— Вы поезжайте одни, без меня. Мне нужно кое-что здесь доделать. Я позвоню тебе, Владик, когда за мной приехать. Или вообще на электричке доберусь. Два часа всего на скоростной до Москвы. Так что…
— Погоди. Какие у тебя тут дела? Я что-то не пойму, — опешил сын.
— Мне надо закончить с подготовкой к похоронам Серафимы Григорьевны, ну и… В общем, всякие мелочи, о которых ты не знаешь.
— Почему ты ввязалась в какие-то похороны, которые к тебе никаким боком не относятся?
Игорь опустил голову и знакомым Любе движением помешивал ложкой чай. Люба пристально посмотрела на Владислава, вздохнула, но ничего не ответила.
Когда они втроем вышли на крыльцо, то неожиданно попали в центр внимания большой группы людей. Провожать Игоря вышло человек двадцать. Среди них были Зоя Михайловна, Всеволод Петрович, истопник Семеныч, работники столовой, несколько стариков и старушек и даже Фрося. У Зои Михайловны в руках были цветы, а Всеволод Петрович держал томик Тютчева. Зоя Михайловна растроганно наговорила много напутственных слов, а Всеволод Петрович, начав пафосную речь, вдруг смешался, прослезился и, махнув рукой, вручил Игорю книгу. Игорь обнял старика и поблагодарил всех за теплые проводы.
Люба радовалась за него, радовалась его авторитету, который он заслужил не чинами и деньгами, а лучшими человеческими качествами. В эту минуту забылись прежние обиды, обман и предательство, а если и не забылись совсем, то казались мелкими и незначительными.
«Это мне показалось. Желаемое выдаю за действительное», — уговаривала себя Люба, возвращаясь в интернат. А мысленный взор вновь рисовал сценку прощания возле джипа.
Сын уже сидел за рулем, а Игорь медлил, стоя возле раскрытой двери автомобиля. Он мялся, не находя подходящих слов, и Люба пришла на помощь:
— Я буду волноваться, поэтому вы с Владиком сразу позвоните, как только приедете. Хорошо?
— Обещаю. Люба, ты…
Он оглянулся на Владислава и вдруг захлопнул дверь, очевидно не желая быть услышанным.
— Люба, ты не обижаешься на меня? Я черт-те что могу наплести, а потом ругаю себя на чем свет стоит. В общем, не обижайся, ладно? Я, старый дурак, ума так и не нажил, да и последний, похоже, потерял. Часто говорю не то, что думаю, и делаю не то, что хочу. Вот так. Здорово выразился, ничего не скажешь.
— Игорь, не мучайся. Все было хорошо. И потом, мы же скоро увидимся. Как говорится, долгие проводы — лишние слезы. Счастливо вам. Буду ждать звонка.
— Люба, а все-таки жаль, что ты моя сестра.
Люба поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, пахнувшую дорогой туалетной водой, которую Владислав привез еще накануне.
Игорь заглянул в ее глаза, задержал этот взгляд, а затем, резко повернувшись, открыл дверь джипа и скрылся в его недрах.
Этот взгляд она и пыталась истолковать, медленно идя по аллее. Окончательно запутавшись в своих желаниях, ощущениях и воспоминаниях, она тряхнула головой, обозвала себя глупой коровой, изображающей из себя телку, и, не заходя в интернат, повернула в сторону детского дома.