— Не знаю почему, но я вам верю.
— Спасибо.
— Зоя Михайловна, я вот еще по какому вопросу. Таисия Игнатьевна тяжело болеет и ей нужна моральная поддержка. Я знаю, что у нее есть сын и внучка. Не могли бы вы дать адрес ее родных?
— Пожалуйста. Сейчас.
Зоя Михайловна подошла к стеллажу с документами и вынула из стопки желтую папку. Ее руки слегка дрожали, когда она что-то искала, перебирая бумаги в папке.
— Вот. Адрес ее сына. Я запишу вам.
Она подала листок Любе. Их глаза встретились. Зоя Михайловна не отвела взгляда, но в нем читались мольба и раскаяние.
IV
— Люба! Хоть обижайся на меня, хоть нет, но я еще раз скажу: ты берешь на себя большую ответственность, — выговаривала Мария Владимировна своей дочери, вернувшейся из Сергино утренней электричкой. — А вдруг девочка не приживется здесь? Там она в своей среде, привычной, знакомой, а в большом городе, да еще в новой школе — каково ей будет? Не знаю. А если она больная? Не хватало тебе под старость чужих забот. Мало тебе своих?
— Мама, остановись на минутку! Ведь ты ничего не знаешь.
— Чего такого я не знаю?
— Ты не видела ее. Она понравится тебе, поверь!
— А где она будет жить?
— Вместе со мной. В моей комнате.
— Господи! Не понимаю, как можно так безрассудно взять и привести в дом чужого ребенка?
— Мамуля, я чувствую — ты уже наполовину сдалась. Ведь так? — Люба обняла мать, прижалась к ее щеке.
— Не выдумывай! Нисколько я не сдалась. Мне просто жаль тебя, дуреху.
— Прикипела я к ней, понимаешь? Я даже во сне ее вижу. Мама, ты мне душу наизнанку выворачиваешь. Не могу я так! О самом сокровенном — и таким бытовым языком! А чиновники меня еще и канцелярским доконают. Кошмар! Лучше бы ты на самом деле пожалела меня и встала на мою сторону.
Мария Владимировна долгим взглядом, жалеющим и осуждающим одновременно, посмотрела в глаза дочери.
— Ладно. Поживем — увидим. Какая хоть она, Аня твоя?
— Беленькая, худенькая. Умница. Прекрасно вяжет.
— Вяжет? Уж больно не похожа на современных девиц.
— Она и вправду из другого века.
— Ну, ты расписала! Как в книжке! Золушка получилась.
— А ведь ты в точку попала. Золушка и есть!
— А ты, значит, добрая фея?
— Так и знала, что без сарказма не обойдешься. Мама, прошу тебя, не становись мачехой из этой сказки! Она и так натерпелась за свою короткую жизнь.
— Ну хорошо, — Мария Владимировна, поджав губы, встала с дивана и пошла на кухню. — Давай обедать!
Они сели за кухонный стол. Люба с аппетитом начала есть наваристый борщ.
— Как я соскучилась по твоей еде!
— Там, небось, всухомятку жила?
— Почему? В столовой питалась. Первое, второе — как полагается. Но твой борщ самый вкусный.
— Забыла тебе сказать. Память ты мне отшибла своей новостью. Заезжал к тебе Александр. Он по делам в Москве. Обещал сегодня вечером снова зайти.
— С чего вдруг такое внимание? Прямо с луны свалился. Странно. Вроде бы все выяснили…
— И чем он тебе не подошел? Симпатичный, работящий…
— Не знаю. Наверное, Москву на деревню не захотела менять.
— Ой ли? Небось, за Игорем своим ненаглядным на Северный полюс помчалась бы, если б позвал?
— Вот именно. Если бы позвал.
— Кстати, как хоть он здесь обживается? Ты бы съездила к ним, что ли. Я вчера звонила Владику — говорит: все хорошо. А что хорошего? Не пойму. В память так и не пришел. Гуляет, говорит, невдалеке от дома, телевизор смотрит, пока Владик на работе. Да Владислав разве все расскажет? Из него клещами не вытащишь подробности.
— А что про Стеллу слышно?
— Пока ничего. Идет следствие, скоро будет суд.
— Скоро?
— Так Владик сказал, не знаю.
— Не думаю, что скоро. Неужели Сенцов какие-то новые факты откопал?
— Наверное.
— Ладно, мамуля, спасибо за борщ. Побегу я в школу. Завуч, по всей видимости, меня убьет.
— А когда придешь-то?
— Часов в шесть-семь. Ну пока!
Люба и не подозревала, что по-настоящему соскучилась по своей школе. С каким удовольствием она вошла в класс! Удивительно, но семиклассники, эти сорвиголовы, тоже были рады своей учительнице. Непривычно смирные сидели они за партами и слушали вдохновенный монолог о поэтах пушкинского круга. Люба была, что называется, в ударе. Давно она не читала стихи так проникновенно и заразительно. Влюбленная со студенчества в Баратынского, Рылеева, Батюшкова, она с упоением рассказывала подросткам о жизни и прекрасных творениях этих поэтов, так и оставшихся в тени гения. Песней звучало в тишине: