Люба не сомневалась, что ее семиклашки поймут Баратынского — уж очень они самозабвенно слушали. Никто не заметил промчавшихся сорока минут урока. А на перемене Любу буквально атаковали вопросами. В школе кто-то пустил слух, что она увольняется, и теперь ученики со свойственной детям прямолинейностью спрашивали, правда ли это.
— Нет, конечно. С чего вы взяли? — удивлялась Люба.
— А нам Татьяна Федоровна сказала, что вы в Сергино.
— Я ездила туда по делам.
Люба шла в учительскую с необъяснимым чувством легкости, даже окрыленности. «Интересно, как отреагировали бы ученики, если бы я сейчас подпрыгнула — сначала на одной ноге, потом на другой, так же, как это только что сделал Дима Гусаков из моего класса? — неожиданно подумала она. — Впрочем, известно как: покрутили бы пальцем возле виска и расхохотались. А жаль».
Татьяна Федоровна встретила ее восторженно: обняла, расцеловала, засыпала вопросами и новостями. Они не виделись с июня, так как в первую неделю сентября Татьяна Федоровна болела, а потом Люба укатила в Сергино.
— Любовь Антоновна, вы только не выдавайте меня Марии Владимировне. Под большим секретом она мне намекнула, что нашелся Игорь. Это правда?
— Правда.
— Слава Богу! Это чудо, что он жив. Ведь многие пропадают навсегда.
— Все бы хорошо, но у него полная амнезия.
— И он не узнал вас?
— Не узнал. И Владика тоже.
— Вот беда. Но, может, все еще обойдется?
— Мы с сыном надеемся. Будем лечить его.
— Главное, что жив. Я так рада за вас.
— Я тоже.
— А я уже бабушка.
— Вот это новость! Когда это произошло?
— В августе. Мы специально молчали. Из-за суеверия.
— Кто же у вас — мальчик, девочка?
— Мальчик. Три восемьсот. Назвали Данилкой.
— Поздравляю от всей души! Я тоже за вас рада. Нянчить-то дают?
— А как же! Будь я на пенсии, вовсе бы спихнули бабке. Ольгины-то родители в деревне живут. Но я постараюсь помогать. Всем, чем могу. После уроков буду бегать. Я ведь помню, как одной тяжело пришлось. Не высыпалась жутко.
Татьяна Федоровна в своем счастливом эгоизме не замечала задумчивых Любиных глаз, торопливо перескакивая с одного на другое, чтобы успеть за перемену выложить все впечатления от общения с любимым внуком. Но прозвенел звонок и разговор пришлось прервать.
После пятого урока Люба провела классный час и поехала домой.
Ей открыла Мария Владимировна. Она была в нарядном платье и явно под хмельком.
— А мы с Сашей тяпнули по рюмочке. Тебя не стали ждать. Проходи, поздоровайся.
Люба зашла в комнату и вновь, как и прежде, сердце дрогнуло от его улыбки. Черт бы его побрал с этой улыбкой! Александр поднялся, шагнул навстречу:
— Люба, ты извини, что без приглашения, но ноги сами привели в твой дом. Ничего не могу с собой поделать.
— Мой руки и садись за стол, — командовала мать, скрывая за строгим тоном радостное возбуждение. — Видишь, рыбный пирог испекла ради такого случая. Саша похвалил.
— Мне, бывшему моряку, рыбный пирог — бальзам на душу. Помню, наш кок, дядя Вася Зайцев — мы так и звали его слитно: «дядявасязайцев» — такие пироги шикарные стряпал с треской, это надо видеть. У него даже и не пирог получался, а треска, целиком запеченная в тесте. С луком, естественно, и всякими специями. Достанет из духовки, верхнюю корку снимет и прямо на противне на стол поставит, не разрезая. От рыбы пар идет и аромат, мм-м!
— Ой, у меня слюнки побежали от твоих рассказов, — рассмеялась Люба, садясь за стол.
Александр разлил по рюмкам коньяк, взглянул на Любу, улыбнулся:
— А ты еще красивее стала, по-моему, похудела, но тебе идет, — он поднял свою рюмку, чокнулся с женщинами и весело произнес: — За твою маму, Любаша, Марию Владимировну, замечательную хозяйку и прекрасную женщину!
— Ох и льстец! Всем сестрам по серьгам, да? — поддела его Люба.
— Обижаешь. Говорю истинную правду и ничего, кроме правды. А ты что в Сергино делала?
— Господи, мама, ну все уже в курсе — куда я ездила! Ведь я просила тебя!
Люба была не на шутку раздосадована. Мария Владимировна, с виноватым видом засуетилась, пошла на кухню, вспомнив вдруг, что не нарезала колбасу.
— Люба, прости, если не то брякнул. Я не знал…
— Ладно, забудем. Лучше ты расскажи, что в Москве делаешь?
— У меня, понимаешь, родилось «планов громадье», не знаю только, сумею ли реализовать.