— И говорит: «Чего ты строишь из себя недотрогу, сирота казанская? Думаешь, не знаю, чем вы, детдомовки, у себя там занимаетесь?» А потом предложил мне пятьдесят баксов. Я его толкнула и хотела убежать, тогда он схватил меня за руку и прямо в ухо прошипел: «Вякнешь хоть слово, покажу всем пленку, где ты на физру переодеваешься».
Люба вспомнила, что видела недавно семиклассников с видеокамерой. Выходит, все это может быть правдой, отвратительной, гнусной, не укладывающейся в рамки ее представлений об учениках, и все же правдой. В самом деле, она многое повидала на своем веку, но такого… Люба страдала так сильно, что у нее началась головная боль. Неужели для таких издевательств она привезла сюда девочку, и без того обделенную судьбой, беззащитную, слабую? Как она могла допустить такое? Почему не вмешалась сразу, как только заметила неладное? Люба даже тихо застонала — такой непереносимой была ее боль. Аня вдруг встала, подошла к Любе, прижалась к плечу, погладила по голове:
— Не переживайте из-за меня, ладно? Я придумала: в школу я больше не пойду, а стану работать. Дам объявление в газету и буду на заказ вязать. Я могу такие костюмы вязать, вы и не представляете…
— Погоди, Аня, что ты говоришь-то? Что ты придумала? Ведь тебе всего тринадцать — еще учиться и учиться. Какая работа? Нет! Я даже слышать не хочу. Вот что! Садись и будем вместе думать, садись, садись! На твоем месте я бы тоже убежала без оглядки оттуда, где меня обижают. Я представляю, каково тебе войти в класс и вновь увидеть этого подонка. А если предположить, что за тебя вступятся, что Алтуфьев будет наказан?
— Вы его потащите к директору?
— Хм. Значит, я, по-твоему, только на это способна?
— Не станете же вы с ним драться…
— Нет, конечно, хотя по морде бы дала с большим удовольствием. И это не исключено.
— Нет, я не хочу, чтобы вы марали об него руки. Все равно я в школу не пойду.
— А если мы поручим это дело Владу?
Аня встрепенулась, в ее глазах мелькнул интерес, но тут же погас.
— Он не захочет связываться с семиклассником, — неуверенно сказала она.
— По дороге в Сергино он мне говорил, как жалел в детстве о том, что у него нет братьев и сестер. А теперь у него есть ты, поняла? Разве ты ему не сестра? И разве он не обязан заступаться за тебя? Погоди-ка!
Люба пошла в прихожую, взяла с тумбочки свой сотовый и набрала номер Владислава.
— Владик! Здравствуй. Как дела? Нормально? А папа? Все так же? Спрашивал о нас? Почему бы ему не приехать к нам? В воскресенье, например. Ага. Я вот что звоню: ты сегодня сильно занят? Нет? Мы с Аней очень хотим поговорить с тобой. Да. Ладно. Ждем.
Люба вернулась на кухню. Аня испуганно зашептала:
— Любовь Антоновна, я Владу не буду рассказывать. Мне стыдно.
— Хорошо, хорошо. Я сама ему расскажу, не волнуйся, я постараюсь это сделать в деликатной форме. А ты в это время посидишь с бабушкой, ладно? А теперь иди, позови ее обедать.
Михаил Григорьевич Ложкин нервничал. Лабораторная работа в седьмом «В», к которой он так тщательно готовился, шла из рук вон плохо. Не помогало даже новое, сверкающее свежей краской, лабораторное оборудование. Ребята то и дело отвлекались: шушукались, смеялись, кидались записками. В конце урока учеников ждал очень эффектный опыт на специальном макете, который бы наглядно продемонстрировал действие изучаемого закона. Но и опыт, похоже, в этом хаосе будет смазан, не произведет должного впечатления. Учитель ходил по классу, делал замечания, возмущался, подсказывал, объяснял, угрожал двойками, но все было напрасно. На пятерку с работой справились лишь двое из класса — вдумчивая Лина Горелик и серьезная не по годам Аня Перевалова. Михаил Григорьевич похвалил девочек, не преминув поставить их в пример, после чего Марина Пронина громко фыркнула, а Додиков, как всегда, съехидничал: «Женщина должна быть либо красивой, либо умной». Грозных заржал, как будто прозвучала очень остроумная шутка, остальные не обратили на это внимание, так как каждый был занят своим делом.
За три минуты до звонка в класс вошел Владислав Чащин. Он едва заметно кивнул Ложкину, который ответил ему тем же.
— Внимание, ребята! У нас гость, Владислав Игоревич Чащин. У него небольшое заявление. Послушайте! — громче, чем обычно, произнес Михаил Григорьевич и отошел к окну.
— Я буду краток, — сдержанно начал Владислав, кашлянув и задержав пристальный взгляд на Тиме Алтуфьеве.
Алтуфьев побледнел и потупился. В классе наступила та вожделенная тишина, о которой так мечтал сегодня учитель физики.
— Я тоже учился в школе и помню многие неписаные законы, — продолжил Владислав, окидывая взглядом класс. — Один из них, особо популярный среди мужского населения, гласит примерно так: «Сила есть — ума не надо» или, как удачно выразился Крылов: «У сильного всегда бессильный виноват». Не скрою — на собственной шкуре испытал действие этого закона, и сам, увы, применял его в отношении своих противников. Но ни разу — против девчонок. Потому что в моем кругу, в отличие от присутствующих здесь вьюношей, незыблем был еще один неписанный закон — с девчонками не драться и силу свою на них не испытывать. Мы это считали западло! Прошу прощения за сленг, но лучше не скажешь. И в конце хочу предупредить — у меня черный пояс по каратэ, так что, если кому приспичит, — могу устроить спарринг. А вы, девчонки, обращайтесь, если что… Надеюсь, мы еще увидимся.