После ухода врача, назначившего амбулаторное лечение, так как Люба категорически отказалась лечь в больницу, Игорь заторопился на работу. Уже в дубленке и шапке он вернулся из прихожей к жене, сурово сказал:
— За лекарствами сбегает Владик. И вообще. Здоровый лоб, пора на себя брать ответственность. Хватит в бирюльки играть!
С этим и ушел на свои «объекты». Даже не удосужился за весь день позвонить, узнать о ее самочувствии. А Владик, едва заглянув к матери и пообещав купить лекарства, исчез надолго. Люба не утерпела, встала и на ватных ногах, как будто проваливаясь и увязая в глубоком снегу, по стенке дотащилась до кухни. Владик сидел за столом в наушниках от плеера и ел яичницу, постукивая пяткой в такт музыке. Он не сразу заметил мать, привалившуюся к косяку и, словно рыба, хватающую ртом воздух.
Сын все же сходил в аптеку. Не раздеваясь, прошел в спальню, выгрузил все коробки и склянки на тумбочку, беспечно затараторил:
— Мне к Димону надо, мам! Переписать кое-что. А то отдаст кассету кому-нибудь, потом не дождешься. Ну, я пошел. А ты лечись. Хорошо?
Через час приехала Мария Владимировна.
— Так и знала, что твои мужики бросят тебя одну-одинешеньку. Охо-хо! Засранцы они у тебя, вот кто!
Кряхтя и охая, она пошла на кухню, сварила клюквенный морс и напоила им Любу. Потом открыла дверь медсестре, пришедшей сделать укол. А когда Люба уснула, сидела с ней у изголовья, осторожно промокая салфеткой выступившую испарину. Так и выходила старая мать свое несчастное великовозрастное дитя. А уж после слегла сама, да так основательно, что пришлось ее везти на «неотложке» в больницу под капельницей.
Люба вздрогнула от неожиданно прозвучавшего голоса над самой головой: «У вас свободно?» Она подняла глаза и приветливо улыбнулась пожилой женщине с большой сумкой-коляской в руке.
— Да-да. Пожалуйста.
Женщина села рядом с Любой, пристроив возле ног свою сумку, набитую доверху яблоками.
— Вот… С дачи еду, — завела она обычный для пассажиров электрички разговор. — Компот сварю на зиму. А мужу яблочный пирог испеку. Все мужчины с мясом пироги любят или с рыбой, а моему — с яблоками подавай. Ребенок малый, да и только!
Она тихонько смеялась мелким смешком, отчего на ее загорелом круглом лице обозначились многочисленные морщинки. По всему было видно, что она любит своего «малого ребенка» и на дачу за яблоками ездила ради него.
— Мне соседка по даче посоветовала в яблочное варенье рябины добавить. Рвать ее надо после первых заморозков, когда она обмякнет и слаще станет, — продолжала говорить женщина мягким, грудным голосом.
— И я варю с рябиной, — ответила Люба, чтобы как-то поддержать разговор.
— И вкусно?
— Мне нравится. Оно такое… слегка с горчинкой получается, и по цвету нежно-розовое.
— Надо попробовать. В другой раз поеду — нарву рябины. У нас за участком сразу лес начинается, там чего хочешь нарвать можно. И калина, и рябина, и черемуха растет…
Женщина умолкла и стала смотреть в вагонное окно. На ее лице так и осталось добродушно-ласковое выражение, с которым она говорила о муже и его любимом яблочном пироге.
Люба с завистью посмотрела на эту немолодую и не очень красивую женщину, полную, с натруженными руками, безмятежную в своем тихом счастье, и ей нестерпимо захотелось заплакать, закричать на весь вагон, но она сдержалась и вновь ушла в свои воспоминания.