Она и сама не могла понять, как у нее вырвалось «доченька». Но это прозвучало так естественно, что девочка восприняла это обращение как само собой разумеющееся. Ее голосок переливался колокольчиком, то звенел, то переходил на нежные грудные нотки. Люба слушала, а внутри все пело. И куда только подевалась скука? Аня пересказывала ей свои впечатления о фильме. Но самое главное она приберегла напоследок:
— Знаешь (они договорились, что будут на «ты»), а мне один мальчик купил мороженое. Пломбир. Я его ела-ела, а оно тает и тает. Пришлось Лине дать, чтобы с другого боку слизывала, а то бы все джинсы испачкала…
— А как его зовут, этого мальчика? — как можно осторожнее спросила Люба.
— А! Димка Гусаков. Они с Данилом Берсеневым сидели за нами и всю дорогу прикалывались.
— Они что, не давали вам смотреть кино?
— Да нет! Просто они очень реагировали на всякие улетные спецэффекты.
— Понятно. Ты сегодня чем думаешь заняться?
— Я пообещала Лине связать шарф к ее шапочке. А то она ходит в каком-то ошейнике.
— Аня, а письмо вы в каком часу отдали Игорю Алексеевичу?
— В начале пятого. А что?
— Нет, ничего. Ну ладно, мы с тобой наговорили на целую кучу денег.
— Ой, я забыла!
— Ну все, пока. Вечером я еще позвоню.
— Пока. Целую.
Люба отключила аппарат, а в голове долго еще музыкой звучало: «Пока. Целую».
Люба шла по-над берегом Оки. Серое, с темно-синим, холодным отливом полотно реки было подернуто мелкой рябью. То пологий, то вздымавшийся небольшими холмами берег плавно повторял все ее изгибы. У самой кромки, где было совсем мелко, блестел тонкий ледок, сквозь который торчали стебли травы. В небольших заводях лед был более крепкий, и Люба, спустившись вниз к одной из них, попробовала ногой его крепость, а потом шагнула, чтобы сломить три стебля камыша, манящего к себе коричневым бархатом соцветий. Румяная от холода, она шла по узкой тропинке, что вилась в гору между редким кустарником, как вдруг услышала откуда-то сбоку:
— Не слишком ли легко вы одеты для такой погоды? Синоптики снег обещают.
Люба вздрогнула, повернулась и увидела седого мужчину из кафе. Откуда он взялся? Словно из-под земли материализовался.
— Я вас напугал? Покорнейше прошу меня извинить, — сказал он и сделал шаг в ее сторону.
— Да нет, ничего, — пробормотала Люба и быстро зашагала дальше по тропке.
— И все же вы напуганы, — услышала она за спиной.
Люба резко остановилась и неприязненно спросила:
— Что вам от меня нужно?
Мужчина остановился, поднял руки и с дружелюбной улыбкой ответил:
— Все-все! Ухожу обратно к реке. Не дай бог, подумаете, что перед вами маньяк. Встретимся в гостинице. Всего доброго! — Он повернулся и пошел в противоположную сторону, к реке.
Люба хмыкнула и поспешила на открытую вершину холма.
«Вот ведь влипла, ненормальная! Сейчас не сезон. Народу здесь мало. Хоть закричись — никто не услышит», — ругала она себя, почти бегом взбираясь по петляющей тропинке.
Она совсем задохнулась, когда оказалась наконец на гребне холма. Здесь было безопасно. До ближайших построек рукой подать, да и место вокруг открытое, не заросшее кустарником. Сердце стучало сильно, но ровно. Люба остановилась, чтобы отдышаться. Она окинула взглядом просторную панораму, что расстилалась внизу, и не удержалась от восторга: «Ширь-то какая! И это только маленький кусочек страны. Хоть и не до того мне сейчас — бегу сломя голову от этого типа, словно напуганная лань, но все же не могу отказаться от ходульных слов: как велика и прекрасна ты, моя родина, как я люблю тебя!»
Вечером она сидела за тем же столиком, когда в зал вошел «твидовый» незнакомец, огляделся и прошел прямо к ней.
— Еще раз прошу прощения за инцидент на тропинке. Вы не сердитесь на меня?
— Я не придала этому такого большого значения, — язвительно ответила Люба, поднимая ко рту чашку с чаем.
— Можно мне присесть за ваш столик?
— Пожалуйста, — пожала она плечами.
— Не знаю, как вы, а я продрог у реки до костей. Неужели вам было не холодно? — спросил мужчина, усевшись напротив.
— Нет. У меня пальто из этой… не помню… не то ирландской козы, не то австралийской ламы…
— Да, разброс в географии довольно большой, — усмехнулся мужчина.
— Скорей всего, из греческой тонкорунной овцы, — продолжала расширять географию Люба.
— Тогда я спокоен за вас. Тонкорунные овцы, должно быть, очень теплые.