Она вернулась и подала мне номерок.
— Где вы пропадали? — спросила она сухо. — Я думала, вы сразу вернетесь.
— Дела! — сказал я так же сухо. — Должен был провернуть несколько свиданий.
— Вы ведь Шелл Скотт? Частный сыщик?
— Частный следователь, мадам. Откуда вы знаете? И как вас зовут?
— Максина. А я про вас спрашивала. У Мими. Она рассказала мне про вас все. — Последнее прозвучало, как мне показалось, чуть-чуть лукаво.
— Мими?
— Мими. — Она кивнула куда-то за мое левое плечо.
Я оглянулся и увидел маленькую, смуглую, хорошенькую девушку, склонившуюся над подносом с сигаретами. Мими. Она холодно смотрела на меня. Я любезно ей улыбнулся. Она холодно смотрела на меня. Я сдался.
Я сказал Максине: «О!»
Она улыбнулась. Не ехидной, а просто милой улыбкой.
— Мими сказала, что у вас на завтрак сырой бифштекс.
— Она так сказала?
— У-гу.
— Ну, — сказал я, — не всегда. Иногда я ем гормоны.
Она улыбнулась и подняла одну бровь.
— Что я хочу знать, мистер Скотт, — как она узнала, что у вас на завтрак?
Я хищно посмотрел на нее и подошел к Келли. Он все еще осматривался.
— Пошли, — сказал я, — захватим столик.
Ночной клуб как таковой выглядел сейчас совсем иначе, нежели в шесть часов дня. Почти все столики под белыми скатертями, сгруппированные вокруг танцплощадки, были заняты смеющимися, пьющими, болтающими людьми. В приятный гул разговоров вплетались смех и позвякивание льда в высоких стаканах — это было совсем не то, что царившая здесь днем тишина. Оркестр из восьми человек исполнял «Тело и Душа», в то время как на крошечном пространстве пола, именуемом танцплощадкой, медленно кружились пары с мечтательными глазами и другие пары не с мечтательными, а просто пьяными глазами. С полдюжины гладких, хорошо упитанных дев в сверкающих непрозрачных лифчиках и прозрачных турецких шароварах скользили вокруг столиков, словно гурии из «Тысячи и одной ночи».
Марсель — щеголеватый, тонкоусый метрдотель — приблизился к нам, улыбаясь и потирая руки.
— Столик? Ах да, конечно. Восхитительный столик. Скоро начнется варьете; ваш столик будет почти среди исполнителей. Certaine−ment monsieurs, восхитительный. — В конце концов он усадил нас за столик почти на краю танцплощадки. Я бы лично не назвал его восхитительным, но по крайней мере он был не за колонной.
Мы устроились, и я предложил: «Может, выпьем перед обедом, Келли?»
— Хорошо. Уф, чуть не забыл. Надо позвонить жене.
— О’кэй. Пока вы звоните, я закажу напитки. Вам что?
— Мартини, пожалуй. Я мигом.
Он вернулся как раз, когда нам подали напитки, и мы, прихлебывая, стали изучать меню. Я заказал грудинку, а Келли предпочел филей.
После трех мартини подоспел обед, и Келли сказал: «Жене здесь бы понравилось»
— Ну и пригласили бы ее, — сказал я.
— Нельзя. Не с кем оставить малыша. Ему только год исполнился. — Лицо его озарилось. — Взгляните, — сказал он, занырнув в боковой карман.
Я знал, что последует, и приготовился выдержать пытку. К счастью, она была недолгой. Я посмотрел на фотографии юного Келли, пробормотал что-то вроде того, что, несомненно, никто еще не производил на свет более прекрасного экземпляра, после чего карточки очутились снова в бумажнике, а бумажник — в кармане Келли.
Он покивал в ответ с серьезным видом.
— Да, сэр. Прекрасный малыш. И умный притом.
Меня спасла грудинка.
Вы ели жареную грудинку? Для меня она наикратчайший и наиприятнейший путь к гастрономическому удовольствию. Если б вы только видели ту, что мне подали. Я почти с ненавистью смотрел, как она уменьшается в моей тарелке. Пока мы атаковали грудинку и филей, разговор замер и возобновился, лишь когда мы оба, не сговариваясь, почти одновременно вздохнув от удовольствия, откинулись на спинки кресел.
— Ну и наелся же я, — сказал Келли. — Великолепная еда.
Я заказал еще по порции «для запития», и мы выпили. Я заказал еще. Мы выпили еще. Жизнь стала приятной и приняла розовый оттенок. Я чувствовал себя удивительно свободно и уютно.
Келли искусно прикончил мартини и вытащил из стакана маслину. Он пристально осмотрел ее со всех сторон, слегка прищурившись, и когда осмотр завершился, он, вероятно, очень много узнал об этой маслине. Потом он сунул ее в рот и облокотился на стол.
— Скотт, — сказал он.
— Ага?
— У меня план. — Он произнес это тоном заговорщика.