Шинели у большинства солдат были сожжены. У некоторых не было шапок. Замерзшие, испуганные, покрытые пылью и кровью, эти десять-пятнадцать казаков, словно стадо овец, мчались по пустынному берегу Яика.
Около Борили им удалось незаметно переправиться через Яик на бухарскую сторону. Они переночевали прямо в степи, собрались с силами и наутро взяли направление на юг. Молодой хорунжий, хорошо знавший эти места, решил вывести казаков степью к первой казачьей части, что стояла ниже Уральска. Они шли, прячась в оврагах, крутым берегом реки. Холмы Анхаты скрывали этот маленький отряд.
Около озера Бошекен казаки решили зайти в аул, чтобы поесть горячей пищи, дать передохнуть коням. Голова лошади хорунжего, который ехал впереди, уперлась прямо в дом Кадеса, который стоял в пятистах шагах от реки.
Первой обнаружила незнакомых всадников, появившихся из-под яра, жена Кадеса - Мауим. И хоть небо было серым, день пасмурным, женщина разглядывала их, прикрыв глаза ладонью, точно защищаясь от яркого солнечного света.
"Кто же эти всадники? - с тревогой подумала она. - Или жители верхнего аула едут к нам, чтоб почтить память умершего хаджи?"
Мауим, не в пример другим, сроду не могла издали отличить лошади от верблюда. Ей даже показалось, что в одном из всадников она опознала знакомого из верхнего аула. И Мауим приготовилась улыбнуться гостю, а главное, порасспросить обо всех новостях, что произошли за последнее время там у них, наверху... И вдруг, когда всадники были уже совсем близко, женщина увидела, что они увешаны оружием и одеты по-военному.
- Ойбой! - пронзительно завизжала Мауим. - Разбойники! Русские разбойники идут!!
Соседи всполошились. Несколько солдат направились в дом Жунуса, трое стояли во дворе Кадеса, остальные стучали уже в двери соседей. Во дворах хрипло залаяли собаки, ребятишки, плача от страха, торопились спрятаться кто куда.
Первым из дома высунул нос Акмадия. Почуяв, что дело неладно, он юркнул в хлев и притаился там. Кадес, вышедший в сени, наткнулся на казаков и стремительно попятился. Так, пятясь он запнулся о порог и сел. Солдаты спокойно перешагнули через хозяина и направились прямо к очагу. Сев на корточки, они протянули руки к огню, и черные тени от их винтовок беспокойно запрыгали по стенам.
Третий казак приплелся к дому последним. Он не подошел к очагу, как те двое, а стал на пороге, рядом с Кадесом, и вытянулся по струнке. Он был невзрачен и рыж, и в его остренькой бородке застряла солома. Кадес подумал: "Этот, верно, смирный. И одежда у него похуже, и глядит кисло. Верно, он в услужении у тех, чернявых. А все же хорошо, что это русские казаки, продолжал размышлять Кадес, осмелев. - А я, дурак, перепугался, думал, красные, чтоб им пусто было! Но... хорошо бы спровадить их все же к кому-нибудь из соседей..."
В это время сидящий у огня что-то быстро проговорил рыжему, и тот, подняв клином бородку, спросил Кадеса:
- Есть ли здесь человек, знающий дорогу?
У Кадеса с перепугу завертело в животе, и он, едва ворочая языком, пробормотал:
- Мина не понимайт русский тамыр.
- Да ведь я тебя по-киргизски спрашиваю, чудак! - удивился рыжий.
- Жок, жок*. Мина не знай ни Бударин, ни язык, - очумело повторял Кадес.
______________
* Жок - нет.
Казаки переглянулись. Потом рыжий опять сказал уже раздельнее:
- Да ты в своем ли уме, аксакал? Пожилой человек, а бормочешь такую чепуху. Отвечай!
- А что говорит этот проклятый киргиз? - спросил казак, отвернувшись от огня и вытаскивая из кармана кисет.
Рыжий, пожав плечами, обстоятельно перевел им ответы Кадеса. Потом все сердито поглядели на хозяина.
"Худо дело", - трусливо подумал Кадес, семеня ногами.
- Ты, - уже громко и зло спросил рыжий по-русски, - нет ли в ауле киргиза, знающего дорогу и русскую речь?
Кадес обрадовался:
- Есть, есть, тамыр. Ошитель Хален есть. Русски говорит, пишет русски. Дом карош, хозяйка карош. Ошитель расскажет. Дом близко, я покажу. Ищо жигит есть, Жунуса сын. Тоже русски говорит. Теке учился.
Все трое казаков вышли из дома.
Акмадия же, посидев в углу хлева, подумал, что неплохо было бы прибрать туда же и рыжего коня, что пасся невдалеке. Хадиша помогала ему управиться с конем. Конь был ладный, сытый и уж очень приглянулся самому толстому казаку. Ему даже показалось, что именно такого коня он просил у неба, а вот встретил на земле. Он забрал поводья из рук худенькой Хадиши, оглядел копыта коня, одобрительно промычал что-то себе под нос и с ловкостью, удивительной для его тучной комплекции, мигом приладил седло со своей клячи на коня и оседлал его.
- Ойбай-ай! - заголосила Хадиша и заметалась по двору, будто пятки ей прижгли каленым железом. - Ой, беда, беда! Единственная лошадь! Ой, обнищали, обнищали... Бегите за сыном хаджи-ата, пусть же он скажет им что-нибудь... Помогите!..
Но толстяк только набычился и велел рыжебородому вести свою тощую лошадь на поводу.
- Ой, тамыр, тамыр, зачем плохо сделал? - заорал Кадес. Но казак матюкнул его так смачно, что Кадес одурело замер как вкопанный, открыв рот.
А остробородый сказал строго:
- Ты умеешь гонять коней в Лбищенск и Теке. Соображаешь, как выгодно продать шерсть и кожи. Насыбай не забываешь запустить в свою носину. А человеку, который сбился с пути, указать дорогу не можешь, а?
Кадес, очнувшись, направился было к коню, беспомощно растопырив руки, но тут же упал, взвыв от острой боли: плеть чернявого толстяка, свистя, впилась в его тело. Кадес попытался встать, но удары плетей посыпались на него как град, точно стремясь загнать его в землю. Последний удар пылающим обручем обвил его голову и вонзился в правый глаз. Кадес потерял сознание. А казаки, шагом выехав со двора, направились к дому учителя Халена.
Все они не испытывали угрызений совести, даже не оглянулись. На их душе было немало кровопролитных дел. Один из них был тот самый молодой хорунжий Захар Калашников, что организовал засады на Мендигерея и Быкова. Второй Остап Песков. Это он хотел в проруби ночью утопить Мендигерея. И только третий - шорник Иван Гречко, сосед Быкова, спасший когда-то Мендигерея от верной смерти, ехал, грустно опустив голову; печальная и какая-то растерянная улыбка пряталась под его рыжими усами.