Беседа длилась до полуночи. Потом совершили тарауык[75], попили кумыс и разошлись по домам.
Вместе с родителями был в гостях у Халена и Хаким. Когда старики приступили к чтению тарауыка, он ушел с джигитами и девушками играть в ак-суек[76]. Ни Загипы, ни Шолпан не было на лужайке. «Неужели ни одна из них не придет?..» – с грустью подумал Хаким. Он то и дело посматривал на юрту вдовы Кумис. С молодыми джигитами и девушками-подростками играть было скучно, и он наконец не выдержал и вернулся в аул. Когда проходил мимо юрты вдовы Кумис, чей-то тоненький женский голос окликнул его:
– Кто это ходит вокруг нашей юрты и подкарауливает?
Хаким вздрогнул. «Это голос Шолпан! Несомненно, это ее голос!..» Но все же, чтобы окончательно убедиться, он пригнулся и стал разглядывать в темноте фигуру женщины.
Шолпан возвращалась с реки с двумя полными ведрами воды.
– Это ты, Шолпан?
– Да.
– Почему не позвала меня, вместе на реку сходили бы.
Шолпан ничего не ответила, продолжала идти.
– Выходи, Шолпан, будем играть в ак-суек.
– Поздно уже. Да и не такие наши годы, чтобы играть в ак-суек.
– Не поздно еще.
Хаким замолчал. Все случилось так неожиданно, что он не знал, что еще сказать Шолпан, чтобы задержать ее хоть на минуту. Пока он подыскивал слова, молодая женщина была уже возле двери. Не оборачиваясь, она только чуть пригнулась, отодвигая полог, и скрылась в юрте.
Идти к Халену в такой поздний час было неудобно. Домой возвращаться тоже не хотелось. Он постоял еще немного, прислушиваясь к ночным звукам степи, затем присел на корточки и оглянулся вокруг. Было слышно, как Шолпан устанавливала ведра в юрте, как тарахтела посудой и о чем-то негромко разговаривала со свекровью. Вдруг Хакиму показалось, что полог над дверью юрты приоткрылся и кто-то вышел. Он еще пристальнее стал всматриваться во тьму, но никого не было видно. «Почему она не остановилась? Не захотела поговорить со мной? – подумал Хаким. – Ничего не сказала: выйдет или нет? Не может быть, чтобы она легла спать, выйдет!..»
Оставаться возле юрты было неудобно, да и опасно, может кто-нибудь увидеть, и потом пойдут разные нехорошие толки. Хаким решил отойти к котану[77] – там темнее и удобнее ждать.
Юрты аула Халена были расставлены широким полукругом, как бы ограждая с трех сторон площадку, на которой располагался на ночь скот. Невдалеке от котана, где притаился Хаким, лежали коровы. За день вдоволь наевшись травы на богатых пастбищах, вдосталь напившись студеной воды из Анхаты, они теперь отдыхали, пережевывая жвачку и пуская с влажных губ тягучую слюну. Слышно, как они тяжело-тяжело вздыхают и шершавыми языками чистят ноздри и лижут свои бока. Тут же, сбившись в сплошные темные комки, дремлют овцы. Неожиданно вскочил ягненок и жалобно заблеяв, стал тыкать мордочкой в пах матери.
Безмолвно в степи ночью. Притих говор в плотно закупоренных юртах: задернуты дверные пологи, опущены вниз кошмы, закрыты дымовые отверстия, давно погасли еле светившиеся красноватые огоньки керосиновых ламп. Над аулом шумно пролетели утки, и снова тихо.