Когда до убитого оставалось несколько шагов, Гречко услышал слабый, едва слышный стон. Он остановился, замер. Прошла минута. Иван Андреевич стоял, приподняв над ухом наушник шапки. Нет, показалось. Он подошел к лежавшему человеку. «А вдруг… Нет, не может быть. Ослышался». Он наклонился.
Человек лежал, уткнувшись лицом в снег. Одна рука была подвернута, другая безжизненно вытянулась на снегу. Слева валялся брошенный тымак[92]. Приглядевшись, Гречко увидел в снегу наган недалеко от правой руки убитого. Ладонь была раскрыта, рука обнажена до локтя.
Иван Андреевич взял руку, чтобы перевернуть человека на спину. Кисть была холодна как лед, но выше, под рукавом, Иван Андреевич ощутил тепло.
Гречко торопливо перевернул человека на спину. Тот слабо застонал. Иван Андреевич подтянул поближе тымак и положил его под голову раненого, поправил черный шарф, положил руки на грудь. Пуговицы шинели были застегнуты, воротник поднят.
«Выживет ли? – с испугом подумал Иван Андреевич. – Или безнадежный?»
Рука его непроизвольно скользнула за борт шинели к груди этого полумертвеца. Сердце билось.
Разомлела душа старого солдата, три года воевавшего на германском фронте. Немало друзей похоронил Иван Андреевич, немало и вынес раненых с поля боя. Сейчас в нем заговорила не только жалость, но и солдатский долг – во что бы то ни стало спасти раненого. Но как? Нести на спине – далеко. Потеряет последние силы и умрет.
Не раздумывая больше, Иван Андреевич побежал домой. На бегу он тщательно обдумывал все – где спрятать раненого, чем перевязать раны, как привезти.
Едва вбежав в дом, он, не переводя дыхания, крикнул жене:
– Скорее зажги в бане свет, протри все насухо, а окна завесь и трубу закрой.
Жена недоуменно уставилась на него.
– Атаман, что ли, тебе дал такое поручение? – спросила она.
– Скорее. Потом сама все увидишь. Некогда. – И он выбежал за дверь.
Спустя полчаса Иван Андреевич привез на санках раненого. Вдвоем с женой они внесли его в баню. Раненый был без сознания. Его уложили на полок. В бане было тепло, как раз в этот день ее протопили.
С головы раненого смыли кровь, промыли и перевязали рану. Из своей фронтовой фляжки Иван Андреевич влил в рот ему немного спирта. Этот спирт у него всегда хранился на дне сундука «на всякий случай».
Раненый чуть шевельнулся. Не приходя в сознание, чуть приоткрыл глаза, и Иван Андреевич узнал его. Это был близкий друг Айтиева.
Жена, с жалостью глядя на него, сказала:
– Не сносить тебе головы, Иван, если узнает Остап.
– Не узнает, – спокойно ответил Иван Андреевич. – Ночь побудет здесь. А завтрашней ночью доставлю его Аблашке. Откуда Остапу знать, что я не утопил его? Не будет же он нырять в прорубь да обшаривать дно. Не бойся, иди спи. А я с ним побуду.
Мендигерей видел, с какой радостью встретил его сын своего товарища. Друзья, уютно устроившись в уголке, оживленно беседовали, и Мендигерей решил не беспокоить сына просьбой перевязать рану. Он снял рубашку и одной рукой начал осторожно сматывать бинт.
– Раны у папы еще не зажили, – говорил Амир. – Видишь, сам делает перевязку. Я пока не могу оставлять его одного. А он совсем не бережет себя, собирает отряд. Спит мало. Правая рука у него совсем не действует, и самочувствие плохое, а других утешает. Если у кого-нибудь беда, успокаивает: «Ничего, говорит, могло быть и хуже». И люди рады приветливому слову. А сколько ему пришлось пережить… Помню, вызвал меня в Теке Абдрахман и сказал, что отец погиб… Что было со мной… От меня одна тень осталась. Вернулся я из Теке домой. И боялся увидеть маму, она ведь и так слабенькая, всегда боится, как бы что не случилось с отцом, постоянно плачет. Я уже видел ее причитающей, с распущенными волосами, и мое сердце обливалось кровью. Прихожу домой, а она мне говорит: «Спасибо нашему ученому деверю, он спас жизнь твоему отцу. А то бы ты остался сиротинкой, мой верблюжонок, ягодка моя». И она принялась меня целовать. Но слова ее не дошли до моего сознания, в голове все помутилось, и я разревелся. Мать тоже плачет, а я не замечаю, что ее слезы – от радости. Она ласкает меня и приговаривает: «Бедняжка, ты, наверное, думал, что отец умер. Если бы ты увидел его в тот день, когда его привезли, потерял бы рассудок. А мне все это пришлось пережить».