Ораз, пристально смотревший в глаза взволнованного Хажимукана, кивнул:
– Теперь я понял, что за документ. Значит, хотите получить бумагу на право ловить рыбу в Шалкаре? А Абдрахман обещал вам дать такой документ?
– Ойбой, о чем же я могу говорить, как не о Шалкаре? Абдрахман сказал нам: и озеро и рыба – все ваше. Он сказал: кто раньше владел всем, теперь пусть не мнят себя хозяевами. И ногой пошевелить им не давайте. Это все хорошо. Но вдруг осенью явятся старые хозяева? Вот тогда-то я им и скажу: вот артель, вот бумага на озеро, вот печать, вот подпись. Пусть после этого они посмеют отнять у меня Шалкар. Закон это или нет? А?
– Закон-то закон. Никто не спорит. И озера теперь ваши, и земля – все. Только вряд ли сейчас дадут вам такую бумагу. В декрете советской власти сказано: земля и воды принадлежат народу. Это и есть закон. И уместно ли вам, Хажеке, сейчас спрашивать о такой бумаге?
– Неуместно, говоришь? Значит, когда Макаров с Шораком сгоняли нас с земли, то им показывать бумагу от правительства было уместно? А беднякам, выходит, позорно? Как же так? Скоро придет осень, начнется подледный лов. А потом снова вернутся хозяева и все отберут? Мы со своими стариками, с детьми и женами будем сидеть дома голодные и дрожать от холода? Так что твои слова, голубчик, – одно ребячество, – резко ответил Хажимукан.
– Я и сам не знаю, как быть, – растерявшись, пробормотал Ораз. – Надо поговорить с Абдрахманом. Если такая бумага полагается, мы мигом ее найдем.
– Давно бы так, – обрадовался Хажимукан, – а то заладил: «Неуместно, неуместно». Каждый, кто хотел, корчил из себя хозяина. А мы перед всеми робели. Хватит! Я достану бумагу на наше озеро. Был, говорят, такой вор Алапес. Он воровал скот, чтобы прокормить свою семью. Однажды его долго не было дома. Голодные ребятишки стали плакать. И тогда мать сказала им: «Не плачьте, милые, если отец не умрет, то обязательно приведет хоть плохонькую корову». Так и я, уезжая сюда, тоже сказал своим босым землякам: «Если Хажимукан не умрет, то привезет дакмент».
«Не угомонится, пока не добьется своего, – подумал Ораз. – Видно, здорово ему насолили эти хозяева, если он так настаивает».
Они вместе отправились к Абдрахману. Когда Ораз сказал, что Хажимукан требует документ на пользование водой, Абдрахман отнесся к этой просьбе совершенно серьезно. Он позвал Мырзагалиева, в совершенстве владевшего казахским и русским языками, и сказал:
– Пиши постановление от имени исполкома, что на основании декрета советской власти озеро Шалкар со всеми его богатствами передается в вечное пользование трудящимся. Напиши, что подлинными хозяевами озера являются сами рыбаки. Мы подпишемся и поставил печать Богдановского Совета.
Жилистый высокий Парамонов подошел к Хажимукану и дружески похлопал его по плечу.
– Мы с тобой оба рабочие, – сказал он. – Ты работаешь на промысле, я – на кожевенном заводе. Теперь будет все наше: и земля, и вода, и заводы – все. Поздравляю с возвращением озера Шалкар настоящим хозяевам. Смотрите, никому его больше не отдавайте.
Его теплые и дружеские слова Хажимукан понял без переводчика.
– Большой богач Макаров – русский, тамыр Шорак – казах. Ты – тамыр рабочий, Хажимукан – рабочий. Приезжай в гости, угощу жирным сомом, – весело говорил Хажимукан, и его ровные белые зубы ослепительно блестели в открытой улыбке.
Парамонов крепко пожал руку нового друга. Хажимукан плохо говорил по-русски, но он отлично его понял.
– Приеду, тамыр, обязательно приеду.
Глава третья
Солнце было уже высоко, когда Хаким различил вдали окрестности Уральска.
Он облегченно вздохнул и заторопил лошадь. Как рукой сняло усталость. От восторга, переполнявшего грудь, и избытка сил Хаким запел:
Наш народ кочует в низине Бальтен.На сочность трав табуны не сердятся.И нет недугов у меня, а меж темПо чаю Зауреш снова ноет сердце.Песня эта припомнилась ему совершенно случайно, когда он проезжал мимо Менового Двора.
До Уральска оставалось не более семи верст. Дорога от Менового Двора до города шла лесом. Зеленые кроны тополей бросали на дорогу прохладную тень. Их листья заметно трепетали под легким ветром. Кое-где ветви карагачей смыкались над дорогой, и прохладные листья касались лица.