– Одна, малай[100]. Тебя зовут Хаким?
– Хаким, бабушка. Не забыли, оказывается.
– Забыла. А потом вспомнила. Когда человек живет в одиночестве, он все вспоминает прожитые дни. Я тоже считаю их, как тасбих[101], перебираю в памяти. Минхайдар давно уехал. Мукарама тоже уехала в Джамбейту да так и осталась там. Я одна. Совсем одна.
Хаким, не перебивая ее, терпеливо ждал, что она еще скажет. Но старуха запиналась, медлила. О Мукараме она почему-то ничего не могла сказать.
– Письма, наверное, получаете из Джамбейты? – спросил он, когда старуха умолкла.
– Есть письмо, есть. Вчера Черный Валий приезжал. Письмо привез. Мукарама жива, здорова. Скучает, бедняжка.
Старуха вдруг заплакала и вышла из комнаты. Хакиму стало жаль ее.
Он не знал, сколько ей лет, но думал, что лет семьдесят. В такое тревожное время она осталась совершенно одна в этом огромном доме. Здесь кому угодно было бы тяжело жить, не только древней старухе. И как она изменилась. От прежнего властного нрава и следа не осталось. Вся она тихая, робкая, даже походка какая-то жалкая. Почему она не рассказывает ничего о Мукараме? Не хочет? Или не помнит?
Он подошел к задернутому шторой и заклеенному газетой окну. «Мукарама тогда сидела здесь и плакала. Я видел ее в зеркале. Почему она тогда плакала? Это так и осталось неизвестным. Меня тогда угнали к «Сорока трубам». Где теперь тот мальчик, что расклеивал листовки?
Вот кого можно назвать настоящим революционером. Чей он сын? Надо бы спросить о нем у Амира. Может быть, Байес слышал о нем».
– Почему вы плачете, бабушка? – сказал он. – Ведь Минхайдар и Мукарама скоро приедут. В Джамбейту они уехали ненадолго.
– Может быть, ты их видел? – внезапно спросила старуха.
– Нет, не видел. Уже больше трех месяцев я их не видел, бабушка. Думал, вы что-нибудь знаете. А я после того, как кончил учебу, все время был в ауле.
– Начальником стал?
– Да, – машинально ответил Хаким. Он подумал, что старуха теперь будет более откровенна. Она всегда относилась с уважением только к тем, кто имел чины. Остальные для нее не существовали.
Старуха кивнула.
– Я тоже с тех пор не видела Мукараму. Не было человека, который написал бы ей от меня письмо. Соскучилась… Черный Валий завтра поедет обратно и отдал бы ей мое письмо…
Хаким испугался, что старуха забудет эти свои слова, и поспешно спросил:
– Неужели в городе не нашлось человека, который написал бы для вас письмо? Ойбой, аже, если вы позовете ее, она сейчас же примчится. Ведь здесь недалеко, всего сто тридцать верст. Дайте бумагу, я напишу все, что вы продиктуете.
– Да продлит аллах твою жизнь, Хаким. Я сейчас принесу все. В комнате Минхайдара и бумага и ручка есть.
Старуха торопливо заковыляла из комнаты.
«Проклятая старуха, – покачал головой Хаким, – только что она меня уверяла, будто кабинет Минхайдара заперт на ключ, а когда дело коснулось ее выгоды, оказалось, что кабинет открыт. Ладно же, коварная старуха, я отомщу тебе: вместе с твоим пошлю и свое письмо, так, что ты ни о чем не догадаешься. Как ты ревновала меня к ней! Если бы не ты, судьба не разбросала бы нас теперь в разные стороны».
– Аже, разве сейчас почта не ходит в Джамбейту? – спросил Хаким у возвратившейся старухи. – Мукарама должна была написать вам, даже если не получала ваших писем.
– Раньше почта ходила раз в неделю, а сейчас и этого нет. Черный Валий говорит: Сагит сейчас не гоняет почту. Пиши, Хаким. – Старуха подала ему чернила и бумагу. – Пиши так: «Я очень соскучилась по тебе, Мукарама. Приезжай повидаться. Сама я не могу приехать, не на кого оставить дом…» Написал?
– Да. А конверт у вас есть?
– Есть, есть. Сейчас принесу из кабинета. У Минхайдара все есть. Я поставила чай. Боязно теперь в городе. На всех улицах войска. Пиши, пусть и Минхайдар приезжает. Пусть оба приезжают.
Старуха долго и подробно рассказывала в письме, что одежду положила в сундук, а одеяла спрятала в чулан, что выстирала и выгладила рубашки Минхайдара… Пока вскипел большой самовар, Хаким писал, причем умудрялся писать одновременно два письма.
Перед чаем он прочитал старухе письмо. Она осталась довольна.
– Очень хорошо написано. Пусть аллах продлит твою жизнь.
Хаким незаметно положил в конверт и свое письмо, заклеил и написал: «Лично в руки Мукараме от бабушки».
Распрощались они как друзья, будто никогда и не было между ними неприязни.
Хаким возвратился к Ахметше уже вечером. Войдя во двор, он увидел множество груженых фургонов и красных наров. Лишь один верблюд был черный.
В полдень во дворе было только восемь телег, а теперь их было так много, что обширный двор стал тесен.