Нурым посмотрел на Каримгали. Возле него стоял полковой мулла Хаирша-кази в белой чалме и что-то говорил. О чем шла речь, Нурым не слышал, слишком далеко они стояли. «Наверно, заставил его читать иман…» – подумал Нурым. А Каримгали… Каримгали глядел на муллу и блаженно улыбался. Ему и дела нет до всего, что происходило вокруг. Такая, точно такая улыбка блуждала на его лице, когда с ним кто-либо разговаривал в ауле.
Нурым закрыл ладонями лицо, качнулся в седле. Мухортый конь под ним, будто стараясь удержать всадника, чуть расставил ноги, втянул брюхо и тяжело вздохнул.
«О несчастный, – подумал Нурым, – благодушное, неразумное дитя! Раскрылся перед негодяем офицером – и вот… сам себя угробил. Всю жизнь мыкал горе и ничего доброго так и не увидел, бедняга!..»
Нурым поднял голову. От грохота ружей, казалось, дрогнула вся долина, кони испуганно переступили ногами, насторожили уши, а некоторые тревожно заржали. Дружинники, впервые видевшие, как расстреливают человека, застыли, точно дикие козы; у кого-то невольно вырвалось: «О алла-а…» Только что блаженно улыбавшийся Каримгали странно пригнулся, приник к земле, словно опустился на колени молиться…
Глава седьмая
Казарма превратилась в шумную ярмарку. Ошеломленные утренним событием, джигиты опомнились только в казарме. Длинный барак на триста коек потерял всякое подобие человеческого жилья. Прежде в бараке был склад для шерсти и шкурок и принадлежал он братьям-купцам Мусе и Жаханше. Новое правительство спешно переоборудовало его в казарму для дружинников – железные сетки узких окон заменили стеклом, вдоль стен поставили деревянные топчаны, с обоих торцов прорублены огромные двери, после чего несуразно длинное строение, похожее на конюшню, превратилось в узкую, многолюдную улицу. Вечером после ужина в казарму, как бараны в овчарню, стекались солдаты валаята, и поднимался такой шум и гвалт, что не мудрено было оглохнуть. Чтобы расслышать друг друга, поговорить, побеседовать, дружинники собирались группками по углам. Сегодня предметом шумных толков оказался Жолмукан. Многие смотрели на него с восхищением, его неповиновение сотнику считали отвагой, геройством. Более осторожные покачивали головами, боясь, как бы чего не вышло, но про себя тоже хвалили: «Коль родился джигитом – будь таким!» Одни жалели несчастного Каримгали, другие досадовали на самих себя: «Тряпье мы! Трусы! Были бы все такими, как Жолмукан, можно было бы спасти несчастного. Безвольным оказался Уки со своей десяткой. Эх, позор!» Джигиты постарше предостерегали горячих молодых: «Смотрите, ребята! А то еще попадете в список. Это вам не аул, не степь родная, где легко простят любое баловство. Здесь штрафным конем или чапаном не отделаешься!»
– Эй, Жолмукан! – К четырехгранному столбу, возле которого расположилась десятка Жолмукана, прислонился огромный рыжеватый джигит. – Ты, Жолмукан, зря храбришься, будь осторожней! Тебе могут влепить за невыполнение приказа.
– Что ты мне прикажешь сделать? Завернуть свою душонку в тряпочку и припрятать поглубже в карман?! – хмыкнув, спросил Жолмукан, облокачиваясь на свой топчан.
– Не шути, Жолмукан. Сам всевышний говорил: «Береженого аллах бережет». Храбрость, она тоже не всегда уместна. Послушай меня: давай поменяемся местами. Я перейду на твой топчан, а ты – на мой.
– Ну и что? Разве на твоем топчане меня не найдут?
– Если и найдут, то не сразу.
– Ну, скажем, не сразу найдут, а дальше что?
– Надо подумать.
– Бежать, что ли, если за мной придут?
– Я тебе не говорю, бежать или не бежать. Я говорю: подумать надо.
– Если придут, тогда и подумаю. Какой я к черту Жолмукан, если стану дрожать заранее! Спасибо за совет, дорогой, не за того меня принял, – холодно сказал Жолмукан.
Молча подошел Нурым, воспаленными от гнева глазами посмотрел на рыжеватого джигита и повернулся к Жолмукану:
– Жолым, я пойду в город…
– Счастливо, – коротко отозвался Жолмукан. Но едва Нурым вышел из казармы, как в другом конце барака раздался тревожный вопль.
– Идет! Идет!
Нурым остановился, оглянулся. Он не рассмотрел того, кто кричал, но на всякий случай зашагал к своему месту.
– Ойбой! – завопил еще кто-то. – От Аруна-тюре!..
Казарма мигом смолкла, насторожилась. Тишину снова прорезал отчаянный голос:
– Джигиты, остерегайтесь! За нами идут!..
Те, что уже улеглись, испуганно подняли головы, те, что еще не разделись, вскочили с мест. Взбудораженная толпа хлынула к двери за оружием. Некоторые, не успев застегнуться, уже выхватили шашки, готовясь встретить неожиданного врага.