Так же как и при встрече, Курбанов едва заметно кивнул головой и, не говоря ни слова, вышел.
– Согнешься еще, как таловый прут, – процедил сквозь зубы султан, когда за толмачом захлопнулась дверь.
Глава одиннадцатая
Прокурор окружного суда барон Дельвиг был широко известен в Уральске не только как юрист, но и как автор довольно объемистого труда о ростовщичестве. В течение многих лет он наблюдал и изучал ростовщичество в казахской степи, так называемую «осимь» и «несие»: когда скот отдавался кому-нибудь в пользование на определенное время и затем возвращался с нагулянным приплодом. Об этой системе и написал барон Дельвиг книгу. Одним словом, в интеллигентских кругах он славился и как юрист и как ученый. Он был лично знаком со всеми именитыми людьми округа, а с богатым хаджи Шугулом водил особенно тесную дружбу и называл его тамыром[20]. Бывая у него в доме, барон присматривался к ростовщической деятельности старика и тем самым пополнял свои знания в этой области. Дельвиг ездил гостить к Шугулу большей частью летом, когда у хозяина бродил в сабах[21] кумыс. И хотя барон плохо говорил по-казахски, а старик Шугул почти ни слова не знал по-русски, они иногда очень хорошо понимали друг друга. Особенно понятны для обоих были слова: «осимь хорош» и «несие законно»[22]. Видно, старику Шугулу очень нравилось получать хороший «осимь», а Дельвигу – что «несие» отдавалось на законном основании. Между тем ростовщическая система «несие» имела свои особенности и во многом противоречила закону. Но прокурор старался не замечать этого. В своих статьях и книге он, напротив, всячески хвалил эту дикую систему ростовщичества, подкрепляя свои выводы философскими формулами из Гегеля. Дельвиг частенько читал Гегеля в оригинале, на немецком языке, но многое для него было туманным, и лишь одно твердо усвоил барон из трудов знаменитого философа: «Все действительное – прекрасно». Это он помнил хорошо, и часто, когда ему приходилось оценивать те или иные явления жизни, он не выходил за пределы этого излюбленного изречения.
Когда генерал Емуганов попросил прокурора Дельвига дать санкцию на арест уже посаженных в тюрьму людей, барон не сразу согласился.
– Схожу сам, посмотрю… – сказал он.
Но в душе Дельвиг был вполне согласен с генералом Емугановым. «Конечно, сажать людей в тюрьму без санкции прокурора – незаконно, но, раз это свершилось, значит, верно», – рассудил он. Приказав запрячь в коляску своего лучшего, серого в яблоках, рысака, он поехал в тюрьму, прихватив с собой сына старика Шугула – доктора Ихласа. Доктор как раз в это время зашел к нему, чтобы попрощаться перед отъездом в Джамбейту.
В течение трех дней тюрьма беспрерывно пополнялась новыми партиями арестованных. Чтобы разместить их, генерал Емуганов решил выпустить гимназистов. Перед освобождением, для острастки, приказал выпороть их розгами. Экзекуция происходила на широком тюремном дворе. Прокурор Дельвиг и доктор Ихлас приехали в тюрьму как раз в момент порки и невольно стали свидетелями этой неприятной сцены.
Доктор Ихлас в первую минуту растерялся. Сняв золотое пенсне, он принялся тщательно протирать стекла; барон тоже почувствовал неловкость, особенно перед доктором, которого случайно привез с собой. Неожиданный приезд прокурора смутил и начальника тюрьмы. Быстро переступая маленькими кривыми ногами, он заспешил навстречу барону, дрожа и пугливо озираясь.
– Ваше сиятельство, – скороговоркой начал он, – это по приказу его превосходительства, господина генерала… мы только исполняем… извините… Только по пять ударов перед освобождением…
– Им, значит, санкции не требуется, раз они выходят из тюрьмы, – проговорил прокурор. – И все-таки наказание розгами – нарушение закона…
– Это для острастки, чтобы навеки зареклись бунтовать! Так приказали их превосходительство… А оно, конечно, может, и незаконно…
– Где генерал?
– В моем кабинете, ваше сиятельство…
Дельвиг посмотрел на тюремных надзирателей, которые только что положили для порки очередного гимназиста. Один из них сел юноше на ноги, второй стал у изголовья, третий ритмично, с оттяжкой стал стегать его розгами по смуглой худой спине… Там, где ложилась розга, вздувался синий кровяной рубец. Удар за ударом – и спина гимназиста превращена в сплошной багрово-красный волдырь. Через несколько минут на скамейку кладут другого. Опять багровые полосы на смуглой коже… Надзиратель машет розгой с остервенением, бьет изо всей силы, и кажется, что это занятие ему приносит удовлетворение. Гимназисты не кричат, стиснув зубы, молча переносят боль. Только тела их против воли при каждом ударе судорожно вздрагивают.