Вот она, величавая Приуральская низменность, как ворота соединяющая два материка. Через эту низменность лежал великий караванный путь в Азию. И славен подвиг первоказака атамана Ивана Кольцо, первым ступившего на эту благодатную землю.
Отделившись от буйной дружины Ермака Тимофеевича, Кольцо с небольшой горсткой людей двинулся вниз по Яику. На золотом куполе Сарая-Орды – ставки Ногайского хана – он сменил холодный полумесяц на свой победоносный флаг. Далеко вглубь зашел Иван Кольцо. Там, где ныне рассыпала избы станица Рубежная[8], уже давно сровнялась с землей забытая могила атамана.
Много унес в море воды Яик, много великих дел свершилось на его берегах. Одно за другим выросли военные укрепления, рождалось прославленное яицкое казачество – стальной щит Российской империи на дальней границе. Где вы теперь, закаленные в боях дружины Неплюева, Гурьева, Перовского! Неужели империя, создаваемая мечом и кровью в течение столетий, разлетится в один миг, как стекло? Казаки, герои казаки – надежда и доблесть России! Неужели вы смените шашки на посохи и палки, а властвовать будут неотесанные мужики и грубые мастеровые?.. Или возьмут над вами верх дикие киргизы и вы станете их рабами?..
– Н-нет! Не бывать этому! – Михеев встал и, заложив руки за спину, быстро зашагал из угла в угол просторного, отлично меблированного кабинета.
Яковлев шел по улице не торопясь, угрюмый и злой. «Все, кто приезжает из России, особенно петроградцы и москвичи, – хвастунишки, – ехидно думал он. – Видели там революцию, герои! Нет, революция совсем не то, что вы думаете, товарищи. С горсткой милиционеров и кучкой рабочих, причем бестолковых и безоружных, нечего соваться к казакам. Это наивысшая глупость. Только круглый дурак может не понимать этого. А заставить подчиниться казаков словами – это и вовсе смешно. Что им до наших слов, когда у них винтовки!..» Яковлев не верил, что можно сломить казаков, заставить их подчиниться Совдепу, однако все же шел в Войсковое правительство для переговоров с наказным атаманом Мартыновым.
Когда Яковлев отправлялся на переговоры, Айтиев предложил ему:
– Возьмите сопровождающих, вы же парламентер Совдепа! Одному неудобно идти…
Яковлев бросил короткий взгляд на Айтиева: «Держи свой ум при себе!» И, ничего не ответив, пошел один. Теперь, подходя к резиденции наказного атамана, он искренне сожалел, что не взял сопровождающих. Вдоль улицы и на крыльце толпились вооруженные казаки. Недоброе предчувствие охватило Яковлева, но отступать уже было поздно.
У входа его остановил дежурный офицер и, приняв за обычного просителя, начал допрашивать, по какому поводу и с каким заявлением он пришел. Когда Яковлев сказал, что он – один из руководителей областного Совдепа и требует встречи с наказным атаманом, офицер с любопытством оглядел его и потребовал документы. Он долго рассматривал поданную бумагу, потом покрутил ее в руках и повел Яковлева к дежурному капитану.
Услышав: «Член облсовдепа…» – капитан поднял голову и в упор посмотрел на вошедшего.
– Вашим вопросом сейчас занимается господин Михеев, – отрывисто сказал он. – Давайте заявление, я передам его лично в руки его превосходительства.
– Господин капитан, – бодрясь, начал Яковлев, – я приехал не для подачи заявления, а для ведения переговоров. Сейчас не то время, чтобы генералы презирали нас, трудовой народ, надо бы и вам это знать. Сейчас наша власть, и я требую…
– Господин Яковлев, нотации будете читать в другом месте и для другой аудитории. Здесь мы сами можем дать вам урок по политике! – грубо оборвал его капитан. – Однако, если их превосходительство пожелает побеседовать с вами, я доложу им о вас, – и капитан скрылся за массивными дверями генеральского кабинета.
Через несколько минут он вернулся в приемную:
– Их превосходительство господин Михеев просит вас к себе.
Невысокий подвижный мужчина средних лет с черными блестящими глазами и сединой на висках, Михеев встретил Яковлева, как хорошего знакомого. Добродушно улыбаясь, пожал ему руку и усадил в кресло. Сам сел напротив и заговорил о погоде, о затянувшейся зиме в этом году, о том, что в городе пустеют лавки, а товары не завозятся. Ни словом не обмолвился он о брожении в городе, ничем не упрекнул Совдеп и большевиков. Со стороны казалось, что Михеев был настолько далек от политики, что едва ли удастся с ним переговорить.
– Трудно теперь хорошего табачку достать, – продолжал Михеев, – приходится довольствоваться тем, что есть. Закуривайте, – он протянул Яковлеву роскошную коробку с душистым турецким табаком. Лицо его расплывалось в улыбке.