Кадес, навострив уши, подсел поближе к Хакиму.
– Во всяком случае, Хакимжан, стреляют дальше Теке? – тихонько спросил он.
Хаким кивнул.
– Давеча утром я подумал, что стрельба идет даже ближе Косатара[117]. А оно вон как – еще за Теке. Но даже когда так далеко – душа замирает и уходит в пятки. А что же делать, если будет ближе?
– Ничего, – спокойно сказал Хаким. – Не надо этого бояться.
– Да разве можно не бояться? Там, куда падает снаряд, говорят, образуется огромная яма, больше, чем загон для овец. В ней все перемешано, будто в большой чаше, где сбивают масло, и целые кучи земли и камней летят в самое небо. Об этом мне рассказывал один инвалид, который пришел с германской войны. А ты говоришь – не пугайся! Боже правый, ведь каждый снаряд убивает сотни людей, так ведь? Однако дойдут ли они до нашего Теке – это еще вопрос. Если все русские казаки выступят против – то… Кто же это все-таки приближается? Я имею в виду башибеков и машибеков. У кого же сильней орудия, сила на чьей стороне? Может быть, ты знаешь, Акмадия?
– У меня не хватает ума разобраться в этом. Вот если бы Хаким сказал…
Хаким вытащил из кармана небольшую желтенькую бумажку, сложенную как для курения, бережно расправил и развернул ее.
– Вы знаете адвоката Бахитжана, знаете и Абдрахмана, приезжавшего сюда летом. Вот письмо, написанное ими специально для вас.
«…Уважаемые старейшины казахов! Свобода и равенство, к которым веками стремились сыны человеческие с тех пор как возникла земля и потекли реки, теперь уже близки. Наступает счастливое время.
Татары, башкиры, узбеки, туркмены, дагестанцы, бывшие подневольными долгое время, собираются обрести самостоятельность. А казахский народ, влачивший при царе жалкое существование, теперь стал свободным. Он строит свое государство, берет поводья власти в свои трудовые руки. Вместе с другими национальностями казахи создают народную власть. Только сам народ, трудовой народ имеет право управлять государством.
При ханах, султанах, царях и дворянах один человек имел право командовать целым народом. Больше этому не бывать!
Рабочие и батраки, бедные крестьяне сами организуют свою власть – власть Советов – советскую власть.
Далеко отогнала кровопийцей – казаков и атаманов – армия рабочих и крестьян – Красная гвардия, которая бьется за становление советской власти. Не бойтесь этой Красной гвардии – встречайте ее радостно. Бои несут вам желанную свободу, казахи! Новая советская власть раскрепостит людей от позорного рабства – беднякам окажет помощь, детям даст знания!»[118]
Вторую половину воззвания Хаким рассказал своими словами.
Кадес осторожно потрогал кончик своей остренькой бороденки и промолвил:
– Так это написали, значит, Бахитжан с Абдрахманом? Да… В таком случае – побеждают, видимо, красные. И много их?
– Да, – сказал Хаким.
Потом, накинув полушубок, он вышел на улицу.
– Так вот что, – шепотом обратился Кадес к брату, – оказывается, он в сговоре с ними…
– С Бахитжаном?
– Больше того. С башибеками, – проговорил раздельно Кадес.
И они тихонько вышли из дома, неся с собой неожиданные важные новости, точно боясь растерять их на своем пути.
Хаким с улыбкой поглядел им вслед.
– Ну, что ты смотришь на меня? – ласково погладил он челку своей кобылы. В этот момент ему подумалось, что преданное животное честнее и лучше некоторых людей. Он притащил из чулана полведра проса и высыпал перед лошадью, протер рукой шерсть на ее спине, слипшуюся от пота, нежно похлопал верного друга по крутой шее. Он заметил, что правое копыто сбито.
Пестрый бык, привязанный во дворе, скосил темный глаз на сено возле лошади.
– Ах ты, озорник! – засмеялся Хаким и отвел быка в хлев. Потом быстрым шагом направился в дом. – Алибек! Быстро к Тойяш-аге! Позови его – пусть подкует передние копыта лошади! – распорядился он.
Мальчуган радостно бросился выполнять поручение.
А Хаким пошел к учителю Халену. Надо же было попрощаться с ним и поговорить обо всем.
Кумис накосила нынче много сена вместе с Шолпан, вовремя убрала его, сложила. Как только наступили холода, скот не гоняли далеко на пастбища, а стали рано подкармливать душистым сеном.
За неделю Шолпан отделила двух суягных овец от остальных, пустила их в изгородь, вдоволь накормила сеном.
– Пусть здоровыми будут ваши ягнятки, пусть у них будет, у маленьких, много молочка, – приговаривала она, любуясь здоровыми овцами. – А где же одна из них? Или спряталась куда-либо и уже ягнится? Вроде бы рановато еще…
Шолпан с беспокойством стала искать. Между двумя стогами сена было узкое пространство, наподобие норы, туда и провалилась глупая овечка.
– Ах ты, дурочка! Ну зачем ты влезла куда не надо? – ласково говорила Шолпан, вытаскивая испуганное животное из ямы.
Она заткнула ямку кугой, которую не ели овцы, и пошла к учителю.
– Хаким приехал, – сказала она стоявшей у печки Загипе. – Зашла бы, попроведала родственника.
Загипа побледнела. Потом щеки ее вспыхнули ярким румянцем.
– Хаким очень опечален смертью отца. К тому же он приехал издалека. Было бы хорошо тебе навестить его, – настаивала Шолпан.
– А ты сама-то говорила с ним? – спросила Загипа, и сердце ее забилось часто-часто.
Шолпан покачала головой:
– Нет. Я не говорила с ним. Дома у них сидят эти говоруны братья. А разве можно говорить о чем-либо при них? Они и без того, верно; перемывают мои косточки.
– Так зайдем вместе, – повеселев, предложила Загипа, – когда никого у них не будет!
Шолпан заглянула, вытянув шею, в двери гостиной, заметила, что там нет Макки, и быстро спросила:
– Если я скажу тебе что-то, не будешь сердиться?
– А что?
– Не успела я произнести имя Хакима, как ты сразу покраснела, как головешка, вынутая из горячей печи! Неужели ты имеешь какие-то намерения?.. Он не поет, не веселится и вовсе не похож на остальных джигитов нашего аула…
– А ты? – глухо спросила Загипа, снова побледнев. – Ты сама тоже имеешь на него виды, а?
– Да я ни на кого никаких видов и не думаю иметь, – холодно отвечала Шолпан. – Поперек твоей дороги я не стану, не бойся.
– А зачем же ты бегаешь туда? Чтобы поглядели да заметили, какая ты красивая, да? – уже зло спросила Загипа.
Шолпан удивилась.
– Эх ты! – вздохнула она. – Сказала бы я тебе, да ведь ты и шутки-то не поймешь! Злишься вон из-за пустяков!
– Говори! – все еще сердито сказала девушка. – Ты хитрая, всегда придумаешь причину, чтобы сунуть нос в дом Жунуса.
– Вчера я тетушке Капизе выстирала белье. Может, и к ней я ходила в поисках молодых джигитов? Мне скучно, если я не работаю. Что же, сложить ручки да и сидеть у печки, да? А старушка после смерти мужа согнулась как коромысло. Мне жаль ее – ведь в доме некому помочь ей. А жена младшего брата себе-то белья не постирает, не то что другим! Да я даже не знала о том, что приехал Хаким, вот! А ты со своим ревнивым, дурацким характером сроду замуж не выйдешь, так и знай. А если и выйдешь, то у твоего мужа будет еще одна жена.
И Шолпан хотела уйти.
– Постой, – остановила ее Загипа. – Я знаю твою тайну. Все лето ты волновалась, только и думала: «Прилетел сокол, на чью же руку он сядет?» Ты даже на лодке плавала, чтобы спасти этого Хакима. Нет, ты от меня ничего не скроешь, я все вижу, что у тебя в душе делается!
– Эх ты, – только и сказала Шолпан насмешливо и, стараясь перевести разговор на другую тему, спросила: – А куда ж моя тетушка ушла?
– Во дворе, – бросила Загипа. – Ведь ты говорила такие слова о соколе. Пусть необдуманно, а говорила.
И Загипа ехидно засмеялась.
Самолюбие Шолпан было задето.
– Ты тоже поступаешь необдуманно. Однако я не злорадствую, как ты, – сказала она уже серьезно.
118
Это одно из многих воззваний Бахитжана Каратаева, написанное им в тюрьме. Известные старейшины Байбакты – Салых Омаров, Кенесары Отаров, Аннон Жубаналиев, Майлан Куанышалиев, к которым было обращено это воззвание, были видными биями – предводителями общества – и пользовались уважением и влиянием в народе.
С целью вырвать их из-под влияния Жаханши Досмухамбетова большевик Каратаев и направил к ним специальное письмо.