Хаким рывком открыл дверь и почти вбежал в комнату. Сидевший за книгой Сальмен вскочил и радостно кинулся навстречу.
– Жив?! Откуда? А вид-то у тебя какой, словно из земли вылез! Четвертый день ищу тебя, где ты пропадал? Я уж думал, не казаки ли изрубили?..
– Не спрашивай, Сальмен, не надо, это ужасно. По сравнению с тем, где я был и что видел, даже дантовский ад покажется раем. Как вспомню эти розги, которыми пороли гимназистов, мороз по коже бежит, словно ремни со спины срезают… Тьфу, будьте вы прокляты, блюстители сумасшедшего порядка сумасшедшего времени!.. – взволнованно докончил Хаким.
– Сидел в тюрьме?
– А ты что думал? Надо скорее, скорее уходить из этого гадкого места…
Хаким рассказал Сальмену о своих злоключениях и попросил его:
– Никому не говори о моем позоре. Чтобы никто не знал, ни дирекция, ни… Особенно смотри не проговорись Мукараме…
– Обожди-ка, тут она тебе записку оставила.
Сальмен вынул из книги письмо и передал его другу. Хаким торопливо раскрыл и начал читать:
«Хаким! Я приходила к вам три раза, но вас все не было дома. Даже ваш товарищ не знает, куда вы исчезли. Помните, как часто я подшучивала над названием вашего уездного городка? А вот теперь я еду туда на работу. Меня устраивает доктор Ихлас в свою больницу медсестрой. Так пожелал мой абый. Абый и умный и деспотичный человек. То, что он сказал, обязательно выполнит… Не клевещу на него, говорю лишь истину. Я не могу не подчиниться ему…
Так вот, еду в вашу Джамбейту. Приезжайте! Приезжайте! Приезжайте! Жду вас!
М.К.»
– Уехала? – спросил Хаким, бледнея.
– Должна была выехать вчера вечером или сегодня утром. Раз не пришла сегодня, очевидно, уехала. Пусть едет, а ты иди мойся и отдыхай.
Глава двенадцатая
Небо серое. Воздух влажен. В комнату врывается со двора неприятная пронизывающая сырость.
В тот день, когда султан Арун-тюре Каратаев на паре вороных въехал в город, Абдрахман находился в маленьком домике, расположенном на стыке улиц Губернаторской и Мостовой. Нахмурив брови, он стоял у окна и с тоской глядел на унылую, сбегавшую к Яику улицу, на женщин, копошившихся возле своих калиток, – они отводили от домов талую воду. Абдрахман отошел от окна и, заложив руки за спину, стал прохаживаться из угла в угол полусумрачной комнаты. Чуть поскрипывали чисто вымытые и выскобленные половицы. Неузнаваемо изменился Абдрахман за последние сутки: лицо осунулось, под глазами появились отеки, на впалых щеках ни тени румянца. Но в глазах – решимость и сила. Он думал о предстоящей борьбе, все мысли его были устремлены к родной степи…
Воображение рисовало широкие, неповторимые в своей красе степные просторы. Изумительно прекрасна степь весной! Вот, как брошенная в траву сабля, изогнулась река Барбастау. За нею – гряда холмов в синеватой дымке. Чем дальше едешь в глубь степи, тем отчетливее видны эти холмы, они словно растут и сами набегают на тебя. А там, за кряжем Сырымшыккан (так назвал его народ, потому что когда-то с его гребня обозревали окрестность легендарный батыр Сырым и его дозоры), открывается бескрайняя равнина, сливающаяся с горизонтом. Она вся видна как на ладони. У одинокой могилы мудрой Боргумаш, будто голубой ковер, виднеются холодные воды озера Ханкуль. Глядишь и не наглядишься на весеннюю степь, до того она роскошна и привлекательна. Ветерок колышет густые травы, волнами переливается простор. Только редкие юрты, как черные точки, остаются неподвижными в этой зеленой степи. Изредка попадаются две-три землянки, приютившиеся на берегу ручья. Доедешь до них – и опять равнина с рассыпанными по ней редкими аулами, а за ними – вновь безмолвное приволье, тишина… Радостно смотреть на степь, но нерадостно в ней жить. Тихая, как заброшенный пустырь, дремлет она под полуденным солнцем. Разве сравнишь ее с российским Зауральем, где устремились вверх заводские трубы, где пролегли железнодорожные ветки, где жизнь бьет ключом?..
«Разбудить, разбудить степь! Надо ехать туда, в эти дремлющие просторы, к народу!.. Надо звать людей к новой жизни, звать на борьбу!.. Теперь самое время, да, самое время!..»
Неожиданно, откуда-то с улицы, донесся звон колокольчика. Абдрахман насторожился – нет, это, наверное, ему просто послышалось. Он снова, раздумывая, заходил по комнате. Вспоминались товарищи, которые томились теперь в тюрьме, вспомнился председатель Совдепа Дмитриев и его слова на последнем собрании в типографии: «Мы сами должны возглавлять партийную работу… Члены исполнительного комитета обязаны лично руководить подпольными группами…»
Звон колокольчика повторился, теперь отчетливее и резче. Абдрахман подошел к окну, прислушался – кто-то важный едет по улице!.. Кто?.. Он осторожно отодвинул шторку и посмотрел в щель. От Яика быстро катили к городу сани, запряженные парой вороных. Колокольчик мелодично вызванивал под дугой коренного. Впереди и позади саней скакали вооруженные всадники – эскорт почетного конвоя…
Абдрахман еще издали узнал человека, сидевшего в санях, – это был султан Арун-тюре Каратаев.
Откинувшись на мягкую, покрытую ковром спинку саней, султан держался самоуверенно. Быстро и торжественно промчались сани мимо маленького домика, у окна которого стоял Абдрахман.
Уже стих топот и смолк звон колокольчика, а Абдрахман все еще смотрел на улицу. Он думал о султане Аруне-тюре, так поспешно и торжественно приехавшем в Уральск…
…Высоко было поднялся по служебной лестнице потомок ханов султан Арун-тюре, но с падением царя Николая Второго лопнула и его карьера, лопнула как мыльный пузырь. Как весенние талые воды, выдернув с корнем кряжистую иву, уносят ее неизвестно куда в своих водоворотах, смыла волна революции султана с насиженного жандармского кресла и загнала далеко в степь. Еще два года назад Арун-тюре Каратаев именем его императорского величества объявил народу июньский манифест царя, по которому молодые казахи мобилизовывались на тыловые работы. Именно он, султан Арун-тюре, сажал в тюрьмы и отправлял на каторгу тех, кто пытался уклониться от мобилизации. Это он, жандармский офицер Каратаев, сломил волю старых казахов и втоптал в грязь жизни молодых. Он, потомок богатых ханов, неусыпно охраняя кровожадный строй империи, получал чины и ордена. В Кокпекты у него обширное имение. Земли его никогда никто не мерял. По три раза в день усердно читает султан молитву: «Боже, царя храни!..» И вот этот человек, более полугода скрывавшийся в степи, снова приехал в Уральск, чтобы еще больше раздуть пожар контрреволюции, чтобы вместе с белыми генералами сажать в тюрьмы, вешать и расстреливать знаменосцев революции, проливать рабочую кровь…
Приезд в город султана Аруна-тюре ускорил решение Абдрахмана покинуть Уральск и выехать в степь, в дальние аулы. Он думал также о спасении членов Совдепа, скрывавшихся в городе.