– А вы где будете, куда вам привозить?
– Сперва заеду в свой аул, повидаюсь с семьей, а затем… сообщу, где буду находиться.
Байес отрицательно покачал головой:
– Прыгать будешь, скорее в сети попадешься… Ваш план никуда не годится. Ехать вам домой нельзя. Тогда уж лучше было бы оставаться в Уральске. В городе не только человека, даже верблюда с большим успехом можно спрятать. Город большой, дворов и улиц много, а что в ауле? Там все на виду. Не успеете вы и в юрту войти, как все жители аула будут знать. Нет, домой вам заезжать никак нельзя. Тем более в ваш аул в любое время могут нагрянуть казаки. Товары мы оставим у пастуха, это верно, с этим я согласен, а потом подседлаем лошадей и верхами уедем в наш аул. Поживете у нас, как следует отдохнете, подлечитесь, а потом и за дела можно будет приняться. Аул наш в таком глухом месте, что казаки и не додумаются к нам приехать. Да и вас никто не знает, кто вы такой. Кстати, у этого пастуха найдутся для нас седла? – спросил Байес, словно все уже было решено и оставалось достать только седла.
Абдрахман согласился с Байесом. Советы продавца были умными и верными. После окончательного выздоровления Абдрахмана Байес обещал возить его по аулам в качестве своего помощника, а в случае необходимости – и в город. Это вполне устраивало Абдрахмана.
Оставив товары у старика пастуха, они подседлали лошадей, завязали им хвосты, чтобы не забрызгались грязью, и ясным полднем отправились в путь. Ехать решили напрямик через озеро Ханкуль, так было ближе до аула Байеса.
– Есть и другая дорога, ровнее и лучше, через Суттигенди, – сказал Байес. – Но это слишком далеко, а через Ханкуль почти вдвое короче…
Султан Арун-тюре, откровенно говоря, не надеялся, что Курбанов придет в полицейское управление. Скрытный, упрямый и несговорчивый толмач не побоялся тогда его угроз, спорил с ним и даже говорил дерзости. Другой на его месте перепугался бы насмерть, задрожал как осиновый лист. Но толмач оказался не трусливым человеком. Но, в сущности, полицмейстер и не имел против Курбанова почти никаких компрометирующих материалов, просто действовал своим излюбленным методом – запугиванием. Султан был удивлен, когда секретарь неожиданно доложил, что пришел Курбанов. На этот раз султан решил принять толмача тепло и радушно.
– Проходите, – мягко проговорил он, выходя из-за стола и подавая Курбанову руку. – Прошу вас, садитесь.
– Благодарю, султан, – сдержанно и немного суховато ответил толмач. – Дело, по которому я зашел сюда, небольшое, да к тому же и времени у меня нет, чтобы долго задерживаться у вас. А поэтому еще раз благодарю за приглашение сесть… Мы поговорим стоя. Вы вчера назвали имя одного человека, про него и хочется мне сегодня сказать вам пару слов. Нет, это не секретная информация, которую вы хотели бы услыхать. Вы же понимаете, что я далек от всего этого…
– Нет, нет, господин Курбанов, я вовсе не хотел, чтобы вы были нашим секретным информатором, да и ваши достоинства не позволяют вам заниматься такими мелкими делами. Я только напомнил вам вчера о большом гражданском долге в наше время, – торопливо вставил Арун-тюре, стараясь польстить толмачу и добиться его расположения.
Несколько секунд Курбанов молчал, недоверчиво глядя на султана, затем, откашлявшись, снова заговорил глухим басом:
– Я нахожусь в стороне от всех политических и иных споров, держусь подальше от враждующих между собой людей. Почему так? Трудно объяснить: то ли здесь слишком сказывается мой гуманный характер, то ли с детства присущая мне застенчивость, не знаю. Повторяю: я нахожусь в стороне от всех событий, но все же стараюсь уяснить себе, что это за люди большевики, на какие слои населения они опираются и чего добиваются своими действиями. Вы, кажется, интересовались Абдрахманом Айтиевым? Я и до вас еще слышал кое-что о нем, и мне даже несколько раз приходилось с ним встречаться и беседовать. Вчера, когда я вышел от вас, все время думал, что из себя представляет этот Айтиев. И вот мне случайно попала в руки одна весьма любопытная бумажка. Первой на ней значится подпись Айтиева. Я прочел ее и многое понял. Надо сказать, большевики действуют как герои, они настойчиво добиваются своего. Это смелые и решительные люди. Сам я не из храбрых, но безумно люблю сильных людей, восхищаюсь их упорством и стремлением к великому идеалу. Вот она, эта бумажка. Я, собственно, и пришел сюда затем, чтобы прочесть ее вам, – толмач достал из кармана сложенный вчетверо листок и передал его султану. – Авторы этого письма сейчас могут находиться и в Кара-Обе, и в Шынгырлау, и в Требухе, и Илецке, и в Дарьинке, да и в Барбастау. Словом, они есть везде и всюду, какое бы село или город вы ни назвали.
Маленькие пальцы султана с поразительной проворностью и ловкостью раскрыли бумажку, небольшие черные глаза впились в неровные строчки. Это было короткое письмо. Едва Арун-тюре прочел несколько слов, небольшой смуглый лоб его болезненно сморщился, словно от укуса комара, и на переносицу легли угрюмые складки. Курбанов, с еле скрываемым злорадством следивший за полицмейстером, заметил, как задрожала бумажка в руке султана.
Арун-тюре читал:
«Товарищам, томящимся в тюрьме!
Не падайте духом! Это в последний раз злобствуют белые генералы и атаманы. Дни их уже сочтены. Мы временно вынуждены покинуть город, потому что безродный страж царизма – обер-полицмейстер Арун-тюре Каратаев – снова выпустил свору своих сыщиков из псарни и наводнил ими Уральск. Но уже посланы люди в Оренбург, Самару и Саратов за помощью. Пока придет победоносная Красная гвардия, мы будем в селах и аулах вооружать крестьян и казахскую бедноту, задавленную гнетом баев и волостных. Люди хотят свободы, хотят видеть вольными и цветущими родные просторы, хотят быть хозяевами своей земли, и они будут бороться за правду и справедливость.
Нас много. А богатеев – горстка. Не падайте духом! Ждите! Мы придем!
Куйте из цепей мечи!
Айтиев, Колостов, Парамонов и другие.
2 апреля 1918 года».
– Откуда вы взяли эту бумажку? – спросил султан. Рука его все еще дрожала, и черные глаза сверкали злостью и гневом.
– Я уже сказал: она попала ко мне совершенно случайно. Мне передали ее старики татары. Точно такую же бумажку видел я и у одной русской старухи. Татары говорили, что эти бумажки кто-то ночью расклеил по всей Сенной улице. Как вы находите, крепко написано, а? Конечно, тут кое-кого лично упоминают, но…
– Как вы смеете, господин Курбанов!.. – перебил его Арун-тюре, бледнея.
– А что ж, по-моему, письмо очень логично. Я удивляюсь, почему вы не заметили этого. По-вашему, Айтиев – бунтовщик, но это едва ли соответствует действительности, – спокойно ответил Курбанов.
– Вы сами сочувствуете большевикам, поэтому и признаете письмо логичным.
– Простите меня, султан Арун-тюре, но если хорошенько вдуматься, то можно найти в этом письме много правды. «Помощь из Оренбурга, Саратова… Красная гвардия…» – эти слова указывают на то, что действительно существует в жизни.
– Пропаганда!.. Уж не собираетесь ли вы, господин Курбанов, заставить и меня поверить в Оренбург и Самару?.. Можно подумать, что вы полностью перешли на сторону Айтиева.
Арун-тюре пристально посмотрел на Курбанова, словно желал убедиться в правоте своей догадки.
Толмач холодно улыбнулся:
– Между мной и Айтиевым огромная дистанция, к поставить нас в один ряд едва ли возможно. Меня удивляет и восхищает то, что Айтиев, добиваясь своей цели, опирается на народ. А вы – это мне совершенно непонятно, – почему вы хватаетесь за обломки рухнувшей монархии? В конце концов от вас откачнется войсковое правительство, и казаки тоже не допустят вас к себе, – сказал Курбанов больше с насмешкой, чем с сожалением.