Кто-то недоверчиво покачал головой:
– Не осилить нам их.
Другой добавил:
– Если нас не поддержат власти, нечего и пробовать тягаться с Макаром…
– Да, да, конечно, нечего…
– Тихо, – остановил их Хажимукан. – Говорите по одному. Пусть кто-нибудь один расскажет учителю о нашем горе. Байеке, давай ты. У тебя это хорошо выходит.
– Говори, Байеке…
Байес действительно умел хорошо говорить, а главное, он, пожалуй, больше самих рыбаков знал об их бедах и несчастьях.
– Наше озеро, Абеке, – начал он, – можно сказать, настоящий клад. Рыбы в нем очень много. Ведь почти весь аул питается рыбой. Ее можно и продавать, выручать, как говорится, за нее деньги на сахар, на чай и одежду. Прямо скажем, нет такого человека у нас, кто бы не рыбачил, особенно из бедняков, у которых всего и есть что корова, да и та – одни мослы. Но богатством Шалкара, этим самым кладом, о котором я говорю, завладели баи, словно получили они озеро в наследство от своих предков. А что они сделали перед шестнадцатым годом?.. Как раз перед тем, как джигитов стали брать на тыловые работы, они перегородили устье реки проволочной сетью, чтобы рыба не выходила. Ведь в Анхате рыба почти вывелась… Вот о чем хотели сказать вам рыбаки.
– Ты говоришь, Байеке, до набора джигитов на тыловые работы?.. А ведь устье перегородили в тот самый год, как раз во время набора, – поправил продавца Хажимукан, продолжая чинить сеть.
– Может быть, в год набора и есть… Ну да, джигиты еще хотели разорвать сеть, но у них ничего не вышло. А сеть, Абеке, до сих пор стоит, и даже, говорят, не ржавеет, проклятая.
– Не понимаю, как можно перекрыть реку? – удивился Абдрахман.
– Нарочно сделали, чтобы рыба из озера не выходила в реку. На обоих берегах вбили по чугунному столбу и протянули между ними мелкоклетчатую проволочную сеть… Видите, вон столбы торчат…
Абдрахман быстро перевел взгляд с облепленной рыбьей чешуей холщовой рубахи Хажимукана на Байеса и посмотрел в направлении его указательного пальца. Там, в самом узком месте, где река вливалась в озеро, виднелся полосатый столб, величиной с паромную стойку. Он напоминал железнодорожный шлагбаум, только без верхней перекладины. Хотя до реки было более полуверсты, Абдрахман хорошо видел этот столб.
– С этой стороны один, – продолжал Байес. – И с той такой же стоит, а между ними сеть. Видите второй? Вон он, из кустов торчит… – Байес опять протянул руку.
Но сколько ни напрягал Абдрахман зрение, всматриваясь в поросший тамариском противоположный берег, ничего не мог увидеть.
– Озеро у нас большое, – опять заговорил Байес. – В длину оно около двадцати верст, а в ширину – тоже, пожалуй, все пятнадцать будет. С той стороны из озера вытекает речка Ашы и впадает в Яик. Так что Шалкар связан с Яиком. Весной рыба из Яика по Ашы идет в озеро, а из озера сюда, в Анхату, метать икру. Исстари всем известно, что самая различная рыба, если хотите, девяносто девять разновидностей, о которых поется в айтысах девушек с джигитами, водится именно здесь, в нашем озере. Однажды, не помню уже, в какой год, было особенно много рыбы. И крупная сельдь, и черноокая вобла с круглым синим хребтом… согнешь ее, жир течет. Кучи рыбы лежали на льду, всю зиму возили ее в город. А ведь жирный судак – прекрасная еда, сами это хорошо знаете. Так вот, в тот год рыбаки наши прямо наводнили судаком рынок Теке. Конечно, где попало ставить сети нельзя, иначе быстро обезрыбишь реку. Наши аульные рыбаки все это знают, из года в год промышляют на реке, кормятся ею. Да-а, в тот год много разных разговоров было и в Теке и в окрестных аулах о богатстве Шалкара. Пошла молва, что в озере столько развелось рыбы, что не умещается. Оно и верно так было: прорубит кто прорубь и не сетью, а прямо сачком или черпаком выгребает ее оттуда. Рыба-то сама идет к проруби, к свету тянется. Узнали о нашем чудо-озере богачи. Видно, мало им было табунов да отар – и рыбку захотели прибрать к своим рукам. Спустя год, смотрим, приезжают на озеро казак Макар, богач с Кос-Атара, и с ним один кердеринец Шорак. Как только замерз Шалкар, они и начали ставить сети по всему озеру, словно на свое собственное джайляу приехали. Другое дело, если бы они пользовались наравне со всеми, а то сами ловят, а другим не дают. Позахватили все лучшие места и никого к ним не подпускают. Особенно озлобились против Кенжекея, да и против других. Кенжекей – старый рыбак, все лучшие места на озере знает, как свою собственную семью. Так вот, этот Макар с Шораком так сказали рыбакам: «Мы арендовали это озеро у правительства, заплатили деньги, честь честью по договору, и теперь, кроме нас, здесь никто рыбу ловить не будет!» Сначала угрожали, а потом и силу стали применять. Кто из рыбаков где поставит сети, заставляли немедленно убирать. Был у нас и невод, купленный в складчину тридцатью или даже сорока семьями. Так и тот выбросили. А людям – хоть по миру иди. А они: «Озеро наше, река ваша, вот и ловите там!..» Самоуправством начали заниматься: в лютые крещенские морозы трех рыбаков наших в проруби искупали.
– Настоящие изверги, никакой жалости к человеку.
– Да-а, – продолжал Байес, – хотя на озере нашим рыбакам больше не разрешали ловить, но есть хочется, и люди шли тайком. По краям ставили сети, ночами. Да и привычка многое значит: если человек привык к промыслу, ничем его не отобьешь. А рыбная ловля к тому же еще и увлекательное занятие. Был у нас в ауле такой замечательный рыбак Малдыбай. Вырос, как говорится, на озере. Все протоки, все перекаты на Шалкаре знал. Если уж он поставил сети, то улов обеспечен наверняка. Даже дно озера наизусть знал – где солончаки, где высокие места, ведь рыба солончаки обходит. Не совру, если скажу, что он точно предсказывал, какая рыба в какой день и в каком направлении пойдет. Вот Кенжекей не даст соврать, какой однажды случай был с Малдыбаем. Да и с ними тоже, они ведь все втроем ходили. Накрыли их на озере казаки… Это было в морозную ночь. Рыбаки просто заблудились и попали на другой конец озера. Белый туман стоял, так что невозможно было различить, где берега, а где середина озера. Шли-то они к своим сетям, расставленным по-над берегом. Сам Кенжекей так рассказывал нам об этой встрече с казаками: «Сети свои мы еще с вечера расставили, когда чуть начало темнеть. Приметили место и в полночь пришли проверять. Смотрим: полные сети судака набилось, да крупного, величиной с руку. Особенно много рыбы попало в малдыбаевские сети. Он-то знал, куда поставить их – как раз в то место, где косяки судака зимовали. Мы, значит, как воры, – оно и верно, сети-то крадучись ставили – начали выгребать рыбу на лед. Над озером туман белый пошел. Торопимся, спешим поскорее собрать улов, чтобы не застали нас казаки. Но, видно, сам аллах попутал нас – поехали с рыбой, да не в ту сторону. Оно и не мудрено было заблудиться, когда на небе ни звездочки. Какое на небе – в десяти шагах ничего нельзя было разглядеть. Едем, едем, а берега не видать. Что за напасть такая, думаем, куда же он провалился? Наконец увидели дерево – к нему. Это дуб шортанбаевский, что на том берегу. Подъезжаем, а возле него двое караульных с ружьями. Окружили они нас, обозвали ворами и повели к землянке, где охрана ночевала. Времянка у них там такая есть. Отобрали рыбу, забрали лошадь и сани и прогнали нас. Вышли мы и думаем: «Как же это так, ну рыбу забрали, аллах с ней, а зачем же сани и лошадь?..» Вернулись и стали просить, чтобы вернули нам нашу лошадь и сани. Не отдают, ругаются. Разве Макар когда жалел казахов, он и с хохлов-то готов три шкуры содрать! Да, пожалуй, он и был в то время в землянке. Рослый такой, с окладистой бородой, на плечах шуба из волчьего меха. Встал он и говорит: «Пусть киргизы узнают, кто такой был Иисус! Окрестить их!..» А «окрестить» – это значит искупать в проруби. Таков у русских казаков обычай. Жмемся мы у порога, нам-то невдомек, не знали мы этого обычая тогда. Казаки набросились на нас, скрутили нам руки и вывели на лед. Перевязали веревками за пояс и – в прорубь…»