Обрати внимание — у меня за окошком есть большое дерево. Отсюда видно только одну ветку, но на самом деле оно очень большое. Вечером на нем каркают вороны, там есть гнездо. А по утрам (правда только летом) кричат маленькие птицы. Здесь, в центре города не каждый может похвастать, что у него за окном есть большое дерево… Может, кофе? В столе у окна, внизу. Да, на подоконнике есть сыр и масло. Хлеб? — вон в том пакете, на гвозде… Поначалу здесь кажется душно, сыро. Но я недавно была в одной квартире — пришла оттуда, села и говорю: «Господи, как у меня легко дышать! Прямо, как в поле!» И поняла, что мне повезло. В той квартире я бы, наверное, умерла. Там есть все, кроме воздуха. И они там не дышат, а задыхаются — день за днем, ночь за ночью, до самой смерти, представляешь?.. Даже не знаю… действительно, о чем тебя попросить?.. Ну-у, скажем… сделай то, что тебе самому хочется. Плохое? Боишься, что тебе может захотеться чего-то плохого?.. — нет, так не бывает! Все хотят чего-то хорошего. Плохое хотят только тогда, когда хорошее невозможно…
А знаешь, у меня однажды жила больная ворона. Знакомая принесла — ей в монастырь надо было съездить (она вся такая постная, вся такая христианка в платочке). А я не знаю, как с птицами обращаться… очень не хотелось мне ворону эту брать. Но я испугалась показаться… ну, к живности равнодушной, что ли. И согласилась. На три дня… Конечно, бери сколько хочешь — у меня навалом… Стояла страшная жара. Игры доброй воли помнишь? Вот тогда. Я по квартире ходила в одних трусиках, но все равно было дико жарко. Обычно бывает — или мухи, или комары. А тогда — и те, и другие, как сумасшедшие, просто жуть. Христианка эта — как сквозь землю. Через неделю ворона стала помирать. Натурально гниет. Денег на ветеринара нет. Вообще денег не было. А она помирает, я же вижу. Ну что?.. Дождалась темноты. Взяла коробку с птицей и пошла на улицу Маяковского. Там у больницы что-то вроде сада. Представляешь, иду — а там кошек просто жуть сколько! Как будто со всего города сбежались, так и шастают, совершенно внахалку. И ворота закрыты. Я ее хотела куда-нибудь в кустики погуще… Нашла дырку в заборе, там снизу пруток обломанный был. Открыла коробку, говорю: «Ну, иди туда, в сад!» А ворона вышла, посмотрела — и в обратную сторону, прямо на дорогу! Типа на миру и смерть красна. Машин почти нет. Фонари горят, и эта дуреха с фантастической скоростью чешет посередь дороги. А я стою, как столб, как сволочь, и вижу: по тротуарам, эскортом этаким — коты, коты, коты… И она посередь бежит. Ну, все! Я отвернулась — и к Невскому чуть не бегом… Нет, не видела. Но конечно они должны были на нее напасть. А она и летать не может… Спасибо, я знаю.
Ну, через пару дней заявляется эта, понимаешь, чуткая душа, спасительница покалеченных птах. Ах, как же так, где теперь моя птичка?! И на меня глядит — прямо с мировой скорбью, с постным таким укором. Типа: сволочь ты, конечно, но я тебя по-христиански прощаю. И где же ты гуляла, постная ты наша? Что ж ты птаху свою разлюбезную в чужие, неумелые руки скинула? Это я сейчас спрашиваю, а тогда просто невменяемая была. Отпустила птицу умирать на воле. На воле — но умирать… Разве та юннатка в платочке такое поняла бы? Меня от нее тошнило. Она в монастыре задержалась — говорит, так хорошо было… природа, блин. Молилась она там, видите ли!
Спасибо. Нет, без сахара. Спасибо. Нет, очень даже хорошо. Плохо, когда врут. Да я знаю. Нет, неважно. То есть, я хотела сказать, не настолько важно, чтобы не любить. Конечно. Нет, я не знаю, за что… это, пожалуй, не счастье, это хуже. То есть, страшнее, а не хуже. Серьезно? Я тоже не пойму. Ну-у… смешно потому что. Когда я была подростком, то прямо возмущалась — и как древние сорокалетние старички могут этим заниматься. Как им не стыдно! А ты как считаешь? Да, я знаю — это у них гормоны выделяются… просто они под мощным воздействием гормонов.