Она пьет много вина и предлагает мне тоже выпить. Я выпиваю за весь визит один стакан. Часто она намекает, чтобы я пригласил ее пообедать. Я объясняю, что у меня проблемы с пищеварением и я предпочитаю есть в одиночестве. Она любезно выслушивает меня и немедленно предлагает свою помощь для решения этих проблем. Скоро она снова просит меня пойти поесть вместе с ней. Прямо в отеле есть превосходный испанский ресторан. Она задает вопросы, которые меня тревожат. Где я родился? Учился ли в колледже? Где моя семья? Был ли я женат? Будет ли опубликовано то, что я пишу? Я изобретаю отговорки. Во всем этом нет ничего трудного. Правда, прежде я никогда не позволял никому из землян так близко приближаться ко мне. Во время такого непрерывного контакта можно воспользоваться случаем и обнаружить странности в моем фальшивом облике.
И секс. Казалось, она думала, что мы должны вступить в сексуальные отношения просто потому, что стали такими хорошими друзьями. Страсть — всего лишь еще одна из сторон наших отношений. Мы разговариваем, иногда вместе гуляем, мы должны были бы и ЭТО тоже делать вместе. Но, конечно, это невозможно. У меня есть внешние органы, но нет возможности воспользоваться ими. Мне не хотелось бы, чтобы она дотрагивалась до моей фальшивой кожи. Как этого избежать? Если я объявлю себя импотентом, она тут же попробует исцелить меня. Если я скажу, что я гомосексуалист, она предложит какую-нибудь успокаивающую терапию. Если я просто скажу, что она не возбуждает меня физически, это ее ранит. Ей так же важно войти со мной в сексуальные отношения, как раньше было важно заставить меня просто разговаривать с ней. Она очень часто надевает прозрачную розовую шаль, сквозь которую просвечивает грудь. Она носит очень короткие юбки. Душится возбуждающими духами. Старается при каждом удобном случае дотронуться до меня.
Напряжение возрастает. Она решила меня получить.
В своих рапортах домой я ничего о ней не сообщал. Но передавал некоторые наблюдения за ее психикой.
— Допускаете ли вы, что могли бы влюбиться в меня? — спросила она сегодня вечером. И добавила: — Неужели вы не страдаете оттого, что постоянно подавляете свои чувства? Сидите внутри себя, как заключенный? — И еще: — В жизни существует и физиология, Дэвид. Игнорируя меня, вы меня не раните. Но мне грустно думать о том, какой вред вы наносите себе.
Скрещивает ноги. Юбка поднимается еще выше.
Кризис приближается. Я не могу этого допустить. На город свалилось знойное лето, а в жаркую погоду моя нервная система всегда на грани нервного срыва. Элизабет заведет меня слишком далеко. Я могу все разрушить. Я должен подать прошение о переводе домой, прежде чем стану причиной беды. Возможно, надо обсудить это со Свенсоном. Думаю, что все происходящее сейчас может быть квалифицировано как критическое положение.
Прошлым вечером Элизабет сидела у меня до ночи. В конце концов я попросил ее уйти: работа. Через час она сунула мне под дверь конверт.
Новейшие стихи. Любовные стихи. Трясущейся рукой.
— Дэвид, вы так много значите для меня. Вы — мои звезды и туманности. Не могли бы вы позволить мне показать вам мою любовь? Не хотите испытать счастье? Подумайте об этом. Я обожаю вас.
Какую лавину я сдвинул!
Сегодня 103 градуса по Фаренгейту. Четыре дня подряд стоит безумная жара. В полдень встретил в лифте Свенсона, чуть не выпалил ему правду о себе. Мне нужно быть более осторожным. Но я теряю контроль над собой. Прошлой ночью, когда было особенно жарко, я чуть было не снял тело-маскировку. Я больше не мог быть запертым в нем, не мог бесконечно изворачиваться, чтобы избежать прикосновения всех выступов конструкции остова. С трудом устоял от этого искушения. Я даже стал более чувствителен к гравитации. Временами мне кажется, ЧТО МОЙ ПАНЦИРЬ НАЧИНАЕТ РАСТРЕСКИВАТЬСЯ. Сегодня я чуть не упал на улице. Мне необходимо справиться с истощением, лечь в больницу, пройти флюорографическое обследование.
У ВАС, МИСТЕР НЕЧТ, ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ СКЕЛЕТ…
Действительно. Вслед за тем меня вскрывают, и за всем этим наблюдает три тысячи студентов. Затем вступают Объединенные нации. Угроза из космоса. Да. Я должен быть осторожным. Я должен быть более осторожным. Я должен быть…
Ну, вот, я это совершил. Одиннадцать лет преданной службы рухнули в момент. Нарушение основополагающего правила. Просто не верится. Как могло случиться, чтобы я — чтобы я, с моим чувством ответственности! — чтобы я мог просто даже подумать о том, что произошло.
Но было ужасно жарко. Третью неделю накатывала горячая волна. Я задыхался в своем искусственном теле. И гравитация. Эта страшная тянущая сила, которая мучила меня сильнее, чем обычно, вытягивала мои внутренние органы из панциря. И как постоянный раздражитель — страстная, возбужденная, слезливая, поэтическая Элизабет, без конца умоляющая меня вспыхнуть ярким пламенем… Провозглашающая свою любовь в сонетах, в меланхолических поэмах, в хайку. Часами сидящая у моих ног с мурлыканьем о красоте моей души.
— Открой себя для любви, — шептала она. — Как если бы ты отдал себя богу. Соверши это, разбей все стены. Ну почему ты отказываешься? Во имя любви, Дэвид, почему?
Я не мог ей ответить, и она ушла. Но в полночь снова постучала в мою дверь. Я впустил ее. Она была в изношенном желтом халате до колен.
— Меня будто избили камнями, — хрипло сказала она севшим голосом. — Мне пришлось выпить, чтобы привести нервы в порядок. Но вот я здесь. Мне обидно, что я ошиблась. Мы стали так близки, а ты не хочешь совершить последнего шага.
Каскад хихиканья.
— Сегодня ночью ты его совершишь. Не обмани моих ожиданий, дорогой.
Сбрасывает халат. Обнажена. Узкая талия, костистые бедра, длинные ноги, тонкие ляжки, на груди просвечивают голубые вены. У нее дикие курчавые волосы. Колдунья. Одержимая. Приближается ко мне, веки полуопущены, рот открыт, змеится язык. До чего она плотская! Капли пота поблескивают на ее плоской грудной клетке. Хватает меня за руки, грубо тянет к постели.
Короткая борьба. Внутри своего фальшивого тела я работаю рычагами. Я сильнее, чем она. Легко освобождаюсь от ее рук. Она стоит передо мной, свирепая, с яростными глазами. Такая ранимая. Такая безумная в своей откровенности.
И такая неистовая!
— Дэвид! Дэвид! Дэвид!
Рыдания. Вздохи. Умоляющая глазами и кончиками грудей, собрав силы, она готовится к следующему раунду, но я предусмотрительно толкаю ее, и она приземляется на кровать. Прячет лицо в подушку, закусывает простыню.
— Почему? Почему, почему, почему, почему, ПОЧЕМУ? — восклицает она.
Через минуту здесь появится портье. С полицией.
— Я так отвратительна? Я люблю тебя, Дэвид, ты знаешь, что значит это слово? Любовь. Любовь.
Садится. Поворачивается ко мне. Умоляет.
— Не отказывай мне. Я этого не вынесу. Знаешь, я просто хотела сделать тебя счастливым. Я понимала, что могу существовать в одиночестве, но не представляла себе, что ты сделаешь меня абсолютно несчастной. И вот ты просто стоишь передо мной. И ничего не говоришь. Что ты такое? Ты — машина?
— Я скажу тебе, что я такое, — ответил я.
И тут я полетел в пропасть. Потерял над собой контроль, отбросил благоразумие. Мой рассудок был побежден истерзанными чувствами. Само мое существование в этот момент ничего для меня не значило. Я должен был все объяснить. Я должен все показать. И какой угодно ценой. Я снимаю рубашку. Она сияет, несомненно, уверенная, что ей удалось меня соблазнить. Мои руки скользят сверху вниз по обнаженной груди, расстегивая крючки и застежки. Я совершаю сложный, нелегкий процесс открывания своего тела. Глубоко внутри, во мне что-то кричит: «НЕТ, НЕТ, НЕТ…» Но я не обращаю на это внимания. У сердца свои соображения.
Хрипло:
— Смотри, Элизабет. Смотри на меня. Вот это то, что я есть. Смотри на меня. Перепугалась? Существенная ошибка!
Моя грудь широко раскрыта.
Я выталкиваю себя вперед, пробираясь между рычагами и распорками, высовываясь почти наполовину из человеческого тела, в которое одет. Я не был так полно открыт с того дня, когда дома вложили меня внутрь этого тела. Я даю ей возможность рассмотреть мой блестящий панцирь. Помахиваю глазами. Вынимаю для показа несколько своих когтей.