— Нет, мне не холодно.
Яйцо подпрыгнуло подо мной, я взлетел в воздух и опустился так резко, что мог бы раздавить его всмятку, если бы в последний момент не задержал себя в воздухе.
— Я должна измерить ваш пульс, — сказала Мирна.
Я протянул ей руку.
Через минуту она сказала:
— Сто пятнадцать ударов. Разве так бывает?
— Это моя норма. Абсолютная норма.
— Гарольд, вас что-то беспокоит. — Мирна уселась на край моей кровати. — Поговорите со мной откровенно, я умею слушать.
— Меня ничего не беспокоит. Кстати, если ваша мама сейчас пройдет мимо и увидит, как вы сидите на моей кровати, что она может подумать?
Мирна с самым серьезным видом поднялась, подошла к двери и плотно ее прикрыла. Затем возвратилась к кровати, улеглась на живот, подперев ладошками подбородок. Она устроилась, как у себя дома.
— Вы страдаете, — произнесла она. — И не пытайтесь это отрицать.
— Наверное, вам лучше уйти, — ответил я.
Ах, как она была притягательна в этой дешевой пижаме! Знаете, есть такие девичьи пижамки, ситцевые в цветочек. Когда она поворачивалась, пижама соблазнительно обтягивала ее груди, и они казались мне огнедышащими вулканчиками. Кстати, ее попку пижама тоже не обижала.
Я вынужден был признать, что для такой худенькой девицы она обладала весьма упругими формами. Ее длинное гибкое тело было подобно вьющейся горной дороге.
— Вас беспокоит желудок? Признайтесь, Гарольд, не следует меня стесняться. Ну, скажите, это живот?
— Если и живот, то не мой, а ваш, — вырвалось у меня.
— Не грубите, Гарольд, — серьезно сказала Мирна. — Лучше подойдите сюда, сядьте рядом и поговорим серьезно.
— Я не могу двинуться.
— Почему?
— Только не пугайтесь и не кричите, Мирна. Я высиживаю яйцо. Лучше вам знать всю правду — я высиживаю очень большое яйцо.
— Гарольд, что вы несете?
И как последний дурак, я ей во всем признался. Во всем. Буквально во всем.
Словно прорвало плотину.
Я удивил сам себя. Оказывается во мне, как нарыв, созрело желание поделиться с кем-то своей проблемой. Обычно я переживаю в одиночестве, такой уж у меня характер. Но в доме Фонклей я почувствовал человеческое тепло и потребность в контакте с себе подобными. Потребность в контакте ведет к состраданию.
Когда я закончил свой рассказ, Мирна рыдала.
— У меня нет слов, — произнесла она сквозь слезы. — В определенном смысле я ничего подобного не слышала с тех пор, как прочла «Гадкого утенка». Ах, мой милый, мой драгоценный Гарольд! Мне так хочется нежить тебя, прижать тебя к груди, чтобы передать тебе мое тепло. Я знаю, что не права. Я знаю. Я знаю, что твоя награда — свершение твоего самоотверженного труда. То, что ты делаешь ради доктора Хикхофа, не требует помощи со стороны и чужого сочувствия. Но я нахожусь во власти импульса, то есть непреодолимого желания обнажить перед тобой мое тело, чтобы зарядить тебя солнечной энергией, которую я впитала прошлым летом на озере Винна-пуки. Дай мне яйцо. Я желаю жертвовать собой!
Вы думаете, я сделан из алюминия? Ничего подобного.
В считанные минуты Мирна, глак и я переплелись в один горячий узел взаимной любви. Зиме пришлось отступить.
Яйцо излучало довольство.
Если же вам никогда не приходилось иметь дела с удовлетворенным, счастливым и уверенным в себе яйцом, доложу вам, что я пережил минуты счастья. Моя драгоценная Мирна генерировала жар, словно спираль электроплитки. Ее нервы буквально пронизывали ее кожу. Она искрила, словно свеча зажигания.
Прежде чем вернуться в свою комнату, Мирна дала мне обещание навещать меня регулярно, по расписанию, чтобы помогать мне высиживать яйцо и растапливать мой внутренний холод.
Я был на седьмом небе от счастья. У меня появился друг, любовница и сосед по кровати, желающий мне помочь в инкубаторской деятельности.
На следующее утро я проснулся отдохнувшим, опустошенным, как после футбольного матча, возрожденным и ко всему готовым.
Я сел на краю кровати, и яйцо подкатилось ко мне по простыне. Оно уткнулось в меня, прижалось, подпрыгнуло и устроилось на моем бедре.
— Послушай, — сказал я ему. — Хорошенького понемножку. Я выполню свой долг и обещаю держать тебя в тепле и уюте, но попрошу тебя не кататься по постели и не прыгать. Мне надо заниматься собственными делами.
Я соорудил для яйца гнездо из подушки, накрыл его одеялом. А потом отправился мыться, бриться и причесываться.
Сверкая, как новенькая монета, источая ментоловый запах зубной пасты, я отправился к себе и тут услышал громкий чих.
Я увидел Цинтию, которая громко сморкалась в носовой платок, стоя в моей комнате возле кровати. Одеяло было откинуто, и она с ужасом глядела на мое яйцо.
Стеганый халат она накинула на ночную рубашку, ее темные волосы водопадом ниспадали на плечи, а смуглое лицо казалось куда более смуглым, чем обычно.
— Гарольд, — произнесла она, — нам надо серьезно поговорить.
— Почему вы дома? — спросил я.
— Я простудилась.
— А где мама? Здесь же дует.
— Гарольд, признайтесь, зачем вы держите яйцо в своей постели?
— Если вы думаете, что я его снес, то вы глубоко заблуждаетесь. Я не несу яиц.
— Я уж и не знаю, что подумать!
— Послушайте, Цинтия, ваш папа сантехник, и у него есть шлямбур, а я ученый и у меня есть яйцо. Вам это должно быть понятно.
Заслышав мой голос, яйцо начало вертеться. Это неплохо говорило об интеллекте глака, но Цинтию действия яйца сразили наповал. Она зарыдала так же, как рыдала ее сестра, правда, жидкости при этом выделилось куда больше.
— Не плачьте, умоляю! — взмолился я.
— Мужчина не должен спать с яйцом!
— Вспомните, что говорится в Священном Писании: «Не судите и не судимы будете».
— Это извращение! Когда мама узнает о том, что происходит под крышей нашего дома…
— Цинтия, погодите! Зачем вмешивать в это дело маму, папу или чужую тетю? Вы же знаете, как старики относятся к подобным вещам. Им сразу кажется, что из яйца вылупится какой-нибудь людоед. Цинтия, умоляю, пускай этот эпизод останется между нами. Возьмите себя в руки.
— А я повторяю: мужчина не должен спать с большим яйцом!
Она была подобна Моисею, который знакомил свой народ с десятью заповедями. Смотреть на нее было — загляденье!
Грудь ее вздымалась от глубоких вздохов. Над ее головкой клубились тучи. Дым шел из-под копыт.
В своей экспансивности, горячности, чувственности она отличалась от Мирны, как лето от зимы. Кровь сантехника кипела в ее трубах. Ее краны и вентили свистели и шипели. В глазах вспыхивали предупреждающие огни, стрелки приборов зашкаливали.
Необходимо было что-то ей сказать.
Такое зрелище заслуживало платы.
Я уже выложил Мирне всю правду. Мне показалось нелояльным по отношению к ней просто повторить рассказ для Цинтии.
— Цинтия, — произнес я, — я отвечаю за это яйцо. Несметное число жизней зависит от того, что происходит в этой комнате. Потому что это яйцо — вовсе не обыкновенное яйцо. Его нашли в обломках странного и неопознанного летающего объекта, который именуется НЛО.
— Гарольд, остановитесь!
— Цинтия, клянусь вам от всего сердца! Возможно, вся эта история не более чем выдумка, розыгрыш. Не исключено, что в этом яйце заключен очень большой цыпленок, ничего другого. Может быть, это всего-навсего контрольное яйцо.
— Контрольное яйцо?
— В этот момент сорок два агента, подобных мне, в сорока двух комнатах заботятся о сорока двух яйцах. Ни один из нас не должен знать, что именно его яйцо — космическое. Это делается для того, чтобы ввести в заблуждение иностранных шпионов. И не исключено, что именно мое яйцо содержит инопланетянина. Существо!
— Существо?
— Цинтия, это должно остаться между нами!
— Вы хотите сказать, что это существо находится в нашем доме?
— Это существо вам понравится. Оно — вегетарианец. Это нам уже известно. Питается оно только морковкой, салатом и укропом. Компьютер воссоздал нам его внешний облик. Это чудесный, мохнатый, пушистый зверек, похожий на кролика. Суслик. Очарование.